на небольшом участке стены, обойденном рукою мастера. Окруженный со всех сторон обоями метровый квадрат стены оставался нетронутым. В самом центре его на невесть когда побеленной штукатурке темнело желто-коричневое пятно. Торн перехватил взгляд узника.
– Я специально оставил это пятно нетронутым, – сказал он. – Как память о разговоре, который состоялся когда-то в этом самом кабинете. Он разделил мою жизнь на «до» и «после»… Как я был тогда взбешен! Тот стакан с виски, который я швырнул в стену… Я вышел из себя. Ненависть застлала мои глаза. Я возненавидел человека, сломавшего, казалось, всю мою жизнь. Возненавидел всем своим сердцем, всем своим существом, каждой клеточкой своего тела. Клянусь честью, была б тогда моя воля, я не раздумывая ни секунды прикончил бы его, порвал в клочья, спалил его никчемное тело в адском костре и развеял его поганый прах по ветру. Но я не сделал этого, я стерпел. И за это я возненавидел его еще больше. Я весь буквально пылал ненавистью. Несколько месяцев этот огонь сжигал меня изнутри. Я каждый день вынужден был смотреть в ненавистную мне морду и делать то, против чего противилось все мое существо. И все это время не было силы, способной угасить этот внутренний огонь, которому не было выхода. Я поклялся тогда себе, что если судьбе будет угодно свести нас снова, я непременно убью его…
Комендант замолчал. Только сейчас он заметил, что бессознательно сжатое в его руке императорское послание превратилось в жалкий бумажный комок. Бен небрежно швырнул его на стол и вновь обратил взгляд на узника.
Восемьсот двадцать четвертый напрягся. Нет, внезапный порыв ярости Торна не испугал его, не сжал в комок подобно брошенному на стол письму. Напротив, казалось, что в нем натянулась какая-то внутренняя стальная пружина, выпрямившая его спину и развернувшая опущенные до того плечи. Он поднял голову и смело встретил взгляд коменданта. И Торн сразу понял, что таких глаз не могло быть у сломленного, безвольного и отчаявшегося раба. Эти глаза бросали вызов. В них явственно ощущалась глубоко скрытая внутренняя сила, несгибаемая воля и решимость. А еще свобода. Свобода, которая презрела сковывающие руки оковы и ограниченный крепостными стенами жалкий тесный мирок. У этой свободы были крылья, возносящие того, кто ею обладал над всеми внешними условностями и границами. Никогда прежде ни у кого из узников Крепости не встречал он такого взгляда. Несколько долгих секунд продолжалась эта незримая дуэль взглядов. Тюремщик и заключенный – они старались проникнуть в самую глубину друг друга, в самую суть души. Встретив такой несокрушимый внутренний отпор, Торн, вопреки всем ожиданиям, не разразился новой вспышкой гнева. Он наконец удовлетворенно кивнул и отвел взгляд. Казалось, он понял о узнике все, что хотел понять, и это понимание полностью оправдывало все его ожидания. Хмурая складка на тяжелом лбу коменданта окончательно разгладилась, и его губы тронула чуть заметная довольная улыбка.
– Да, да, да… Узнаю вас, Блойд. Надеюсь, вы не подумали, что я пытаюсь