эти самые коленки прикрывая.
Зря. Лешек бы еще поглядел.
– Звать-то тебя как, чудо?
– Дарья, – сказала она и, тихонько вздохнув, добавила: – Только вы ж все равно забудете… Все забывают.
Лешек не стал расстраивать: у змей память на редкость хорошая. А еще от девицы пахло молочным янтарем и самую капельку – медом. Мед Лешек любил, особенно если гречишный.
Волосы у Дарьи аккурат такого вот колеру, темненькие и завиваются.
– Папенька вот… Он же с даром тоже, от него и братьям моим передалось, но с ними, он говорил, всяко попроще будет, а я… Я когда пугаюсь, оно особенно сильно получается, непроизвольно. А пугаюсь я часто.
Она шла рядышком, и набойки туфелек цокали по камням, что копытца.
Невысокая. Аккуратная вся какая-то. Личико вот остренькое, с подбородком мягким и огромнючими глазами золотого колера.
Лешек даже сглотнул, до того вдруг захотелось заглянуть в них и убедиться, вправду ль золотые. Но удержался.
– Мне настойку делают. Только я от нее спать все время хочу. Не знаю, что хуже, спать или постоянно теряться. Теряться-то я с большего привыкла, приучилась сама.
– А во дворце чего делаете?
Лешек остановился и, сняв испачканный, местами драный, а то и вовсе обгоревший пиджачишко, набросил на плечи новой знакомой.
Мед. И нефрит молочный, той редкой породы, которая не каждому мастеру глянется. И еще собственно молоко, парное, с высокой шапкой пены.
– Так конкурс же… Матушка захотела. Я ведь… мне ведь двадцать три почти, и матушка говорит, что в двадцать три неприлично безмужней быть. Она хотела сговорить меня, но сперва забывала тоже, а после… Знакомиться стали, и понимаете, у нас и соседи есть хорошие, и матушкины приятельницы, только они, когда говорят, меня помнят, а взгляд отведут, и все… То есть знают, что я есть, но вот зачем я им надобна…
И правильно, и хорошо… А то знаем мы эти нравы провинциальные, сговорили б девчонку, едва десятый год ей пошел, а в четырнадцать и вовсе сговор в церкви скрепили, неразрушимым делая. И была б она теперь замужем, а не шлялась по подземельям в сомнительной компании.
Правда, тут же Лешек решил, что он-то аккурат компания наиподходящая.
– Маменька пробовала женихов и к нам приглашать, и нам ездить гостеваться… Только я…
– Пугалась?
Дарья кивнула и поникла:
– Но маменька все одно куда-нибудь да сговорила бы, только папенька ей запретил. Сказал, что мне такой муж, который, стоит за дверь выйти, и не вспомнит про супругу, не надобен. А маменька тогда ответила, что мне только в монастырь прямая дорога. И то не факт, что там про меня не забудут.
Она сказала это так печально, что сердце дрогнуло. И Лешек осторожно сжал хрупкие пальчики. Вот же… и получается, он сам ее не видел… или если видел, то забыл?
И стало быть, снова забыть может?
Он нахмурился, взывая к другой своей крови: ну уж нет, на человека, может, дар этот и сработает, а вот со змеевой кровью… будем надеяться, что нет.
– А папенька тогда ей, что, мол, никакие монастыре мне не нужны. Что он мне долю в наследстве, как и Савушке –