и из под ворота рубахи глянули полосы тельняшки.
– Да ладно тебе, не все. Семен скородненский жив еще, Лешка глотовский тоже, видела недавно у городе. Какие они все ребята были хорошие. Красивые, высокие…
– Все сохнешь, поди, по ним-то?
– Ай не видишь, уся иссохлась. Ты-то по той рыжей, что на свадьбе была, совсем истратился. Так что молчи уж, девятнадцатый…
К полуночи потеплело. Скрылись звезды; и подошедший к деревне с полуночной стороны заморозок, испугавшись спустившегося к прудам тумана, отступил к верхушке поля.
Долго еще светились окна чеботаревской веранды, долго потом прощались на улице, никак не могли уехать Николай с Натальей, слушая частушки под переборы гармони. Они уже сидели в машине, когда Матвей снова потянул меха, обернулся к Варваре и громко запел:
Ой ты, милая моя,
Чем обидел я тебя?
Купил платью и платок,
Сам остался без порток.
На что Варвара сразу ответила:
У миленка моего
Восемнадцатая я,
Собирай, милый, бригаду:
Бригадиром буду я!
Машина тронулась, Наталья выглянула в окно: Матвей с Варварой так и стояли под руку, глядя вслед отъезжающей машине. Одного роста, одинаково счастливые. Время все равняет.
Про баню, ботинки и хороших людей
Н. Василенкову
Николай очнулся оттого, что его грубо расталкивали:
– Э-эй! Слышь! Вставай, через полчаса твоя станция!
С трудом открыл глаза:
– Какая станция?
Прямо перед его глазами было круглое сердитое лицо проводницы.
– Какая-какая, Становая! Вставай, вставай. – Увидела, что глаза его открыты, и пошла по проходу, громко, будто для всех, ворча: – Очухался! Артист.
Николай свесил голову с полки. В голове заломило, и он, успев увидеть любопытные глаза сидящих внизу бабки в платке и женщины, да спину лежащего на полке рядом мужчины, снова лег и закрыл глаза.
– «Это откуда же я еду? – Николай положил ладонь на лоб. Внизу бабка продолжала разговор с соседкой. Николай полежал, послушал, приходя в себя.
– …отец-то умер раньше матери, намного, его на старом кладбище похоронили, где рынок. Знаешь, такой крытый рынок, его еще «цирком» называют. Когда его построили, хоронить на том кладбище запретили. Да нет, даже еще раньше. Мать хоронить туда не разрешили, к отцу-то, ее уже за городом хоронили. А теперь, говорят, закон вышел, опять разрешили «подселять» к своим.
Николай, вернувшись к своим мыслям, потер лоб и вспомнил, откуда он едет, и решил: «лежи не лежи, а вставать надо». Осторожно свесил ноги, спустился. Сел с краю на скамейку, оглядываясь и ища свои ботинки. Бабка коротко, внимательно глянула на него, продолжала:
– Вот мне семьдесят три – и думай теперь, куда ложиться. А раньше, до войны, когда мои родители в деревне жили, там все вместе лежали, рядышком. Там и бабки мои, и тетки. Я вот ездила тетку проведывать, ей девяносто, но – ничего, ходит сама, все помнит, так заходила на кладбище, все кругом наша родня. И