далеко не все способны это признать. И далеко не все способны мириться с эгоизмом чужим. Что ж… это их проблемы.
И вдруг я поняла, что засыпаю прямо так, уткнувшись Игорю в шею, склонившись над коробкой передач – знаете, совсем неудобно склонившись, но мне стало так хорошо и свободно. Я вообще не могу спать, не убедившись в полной безопасности и в том, что мне комфортно, а сейчас сон одолевал меня подобно обмороку. Безопасность? Комфорт? Да, с Игорем я всегда чувствовала себя комфортно и в безопасности – и тут уже неважно, где я и в каком положении. Он всегда меня защищал, даже когда его не было рядом, и… да, как же усыплял этот запах. Запах, пропитанный насквозь этой ненавистной пьянящей свободой и машинным маслом, отдающий отваром из гвоздики и бензином. Наверно, этот запах уже навечно вплёлся в мою память.
Всё.
Нам больше некуда спешить.
У нас больше нет дома.
Семьи.
Обязанностей и должников.
Вы когда-нибудь прощали всех? Вряд ли. Возможно, вам так казалось. Но сегодня я искренне отпустила весь мир. И он, наверно, тоже меня отпустил.
Из-за предрассветных лучей, исходящих от небес, покрытых с востока ватной пеленой снеговых туч, и самого снега, такого безмятежно сверкающего, томного, казалось, что лес пребывал в иссиня-серой дымке. Даже река двигалась почти бесшумно. Чёрная вода не поблёскивала и не журчала, как весной или летом, а текла медленно и умиротворённо. Обледеневшие берега и голые ветви, сине-коричневые, уснувшие на время от холодов, – всё было твёрдое, ледяное, холодное, бесчувственное, но честное. Зима не врёт о том, что она тебя согреет – за это её и любят, за то, что она не врёт.
Кое-где к бережкам приставали прозрачные острые льдинки – почему-то они всегда напоминали мне шоколад. Над глубокой рекой склонились мрачновато-неподвижные деревья – ни дуновения, ни вдоха, ни выдоха – нет ветра.
Скрипящий под босыми ногами снег, словно хрустальный пух, перламутровые кристаллы, ломающиеся под моей тяжестью. Казалось, что ноги тают вместе со снежинками: пальцы и ступни покалывало – и вовсе не от рельефа закоченелой почвы. Тело пребывало в очень неопределённом состоянии. Даже мурашки не появлялись. Я прекрасно осознавала, какой сегодня холод, осознавала разумом, но мне было тепло. Уж слишком мои понятия «тепло» и «холодно» зависимы от понятий «хорошо» и «плохо». Мне было хорошо, а поэтому я абсолютно комфортно себя чувствовала и так: стоя при морозе обнажённой на берегу еле движущейся, еле журчащей реки. Знал бы кто, какое это блаженство, знал бы, насколько приветлива река, когда она ещё не знакома с человеческой сущностью. Я для неё – такое же природное, чистое и честное создание, как птица, живущая в этих лесах. Создание, не способное причинить вред. Создание не человеческое, не злое, не замкнутое, с душой наизнанку. Собственно, сейчас я таковой и являлась: ничего от людского мира, я естественна – и этим прекрасна. Распущенные волосы немного щекотали спину, мягко касались плеч, ключиц, груди и живота, спускаясь тёмно-русыми прямыми прядями немного ниже пояса, растрёпанные, расчёсанные