сбегáем из своих старых жизней. Я приезжаю к тебе, пока ещё без дочки, наш железный балкон над узкой шумной улицей.
Мы вылезаем на этот балкон через приоткрытое окно, я вижу твой профиль, освещённый неоновой вывеской, а ты куришь.
Я приехала к тебе в Нью-Йорк как любимая. Наша дружба трансформировалась во взрослое «ах!».
И бархатные листья фикуса танцуют под потоками воздуха от вентилятора.
И этот вентилятор – при сорокаградусной жаре, без него мы бы, наверное, не выжили.
И невероятная духота.
И влажность.
Незнакомые белые простыни, надувающиеся над нами.
И звенящий зной на улице, и платье прилипает к телу.
А я пытаюсь записывать то, что происходит. Потому что мне тогда ещё кажется: каждая секунда – на вес золота. Я ещё не знаю, что наше время будет измеряться годами. Я привыкла, что время рваное, что моя жизнь – это качели, и два дня радости – это клад, который надо зарыть на морском дне. В блокноте. В квадратиках инстаграма.
И с океана – ветрá. И верхушки небоскрёбов – в небе вместо звёзд, и полицейские сирены – вместо птичьих голосов. Пешком три пролёта по узкой деревянной лестнице – наверх с огромным чемоданом, в наше логово в самом центре мира и в секрете ото всех. В нашу студию в Сохо.
Совсем ничего не знала тогда об этом стеклянно-кирпичном городе, кроме факта: кажется, мне в нём жить, кажется, мой дом сам выбрал меня, Бог устал слушать просьбы и легчайшим штрихом кисти полностью изменил картину жизни, он – настоящий художник, когда хочет.
А в Москве остался свой вечный август. Тихий наш заросший дачный участок в Покровке. Дальний вой бензопилы. Крупные тяжёлые бусины драгоценных зелёных яблок на деревьях, посаженных ещё дедушкой.
Окна террасы, светящиеся в ночи, фырканье ежей у лесной калитки.
Черноплодка, белые ядра орехов и море подмосковных летних звёзд над головой.
Кто ж мог знать, что реальность раздвоится, а жизнь разделится, как будто два сердца у меня теперь, одно – в Нью-Йорке, а второе – в Москве. И даже под Москвой, за поворотом с Ленинградки налево, в старом зелёном деревянном домике в садовом товариществе, на даче, в точке безвременья детства.
Где всегда одинаково колышутся высоченные ели над головой. Где я лежу в гамаке с книгой и мне – нисколько лет или сразу тысяча…
Под шелестящими платьями
Под шелестящими платьями с глубоким декольте, которые подбираешь теперь специально для похода в Метрополитен-оперу. Под высокими причёсками, из которых выбивается прядь. Под тонкими пальто. Под очками-«мухами» и широкополыми шляпами, не носить которые в Нью-Йорке – это грех. Под прохладным шёлком пастельных оттенков, из которого сшиты твои новые блузки – нежно-фисташковая, бледно-синяя, аспидно-серая. Под нитками белого жемчуга…
Подо всей этой бутафорией бьётся сердце смешной хмурой девочки.
Той же самой, которая любила тринадцатилеткой на даче дождаться заветного часа, пока бабушка с дедушкой заснут,