– она вообще ничего не делает, только каждый раз со страхом смотрит куда-то мимо меня, где за окном поджидает детей зеленый автобус.
– В чем дело, золотце? – Я ласково прижала ее к себе, хотя прекрасно знала, в чем дело, черт бы все это побрал.
– Можно мне сегодня заболеть? – Эти слова она произнесла дрожащим голосом, этаким тоненьким стаккато, когда между каждым звуком словно повисает крошечная воздушная пауза. И прежде чем я успела ответить, Фредди в моих объятьях вдруг задрожала всем телом, да так, что даже рюкзак сполз с плеча и с глухим стуком шлепнулся на пол.
– Нет, детка. Только не сегодня. Может быть, завтра. – Я лгала, разумеется. Болезнь требует подтверждения, и даже если бы мне удалось соврать, сказав, что у девочки поднялась температура, то самое крайнее к шести часам утра вторичная проверка, которую непременно учинила бы школьная медсестра, показала бы, что у Фредди все в порядке. И тогда она потеряла бы куда больше очков, а этого мы никак не могли себе позволить – во-первых, немало вычитается за пропущенный день, даже если он пропущен по болезни, а во-вторых, еще большее количество – если болезнь подтвердить не удалось. Нет, лучше я все-таки сегодня солгу Фредди, а завтра разберемся. Я была готова на что угодно, лишь бы девочка сейчас села в автобус. – Идем, родная. Пора.
Фредди вырвалась из моих объятий так стремительно, что у меня перехватило дыхание. Она ногой отшвырнула свой рюкзак, и тот, пролетев через всю комнату, приземлился точно на «лилию мира», которую Малколм холит и лелеет с незапамятных времен; этот цветок появился у него еще до нашей свадьбы. Увидев, что натворила, Фредди истерически зарыдала. Да уж, вряд ли можно ожидать, что Малколм придет в восторг, вернувшись домой и увидев сломанную лилию.
– Я не могу туда поехать! – кричала Фредди. – Не могу! Не могу, не могу, не могу…
Черт бы побрал эту распроклятую школу!
Внезапно мы обе оказались на полу. Фредди рвала на себе волосы, а я пыталась ее остановить. Клочья светлых волос уже валялись на ковре, целые пряди были зажаты у нее между пальцами. Я просто не знала, что еще предпринять, как вдруг это безумие закончилось столь же внезапно, как и началось, и Фредди, притихнув, принялась медленно качаться взад-вперед, точно одна из этих игрушечных качалок на пружине, какие обычно устанавливают на детских площадках. Такие качалки обычно выполнены в виде какого-нибудь зверька с тупой мордой и ничего не видящими глазами. И сейчас глаза Фредди были как у этих зверьков-качалок – никуда не смотрят и ничего не видят.
Я даже прикоснуться к ней не могла, видя, в каком она состоянии, хотя мне очень этого хотелось.
Должно, наверное, существовать некое слово, способное определить, что такое Фредди, но я этого слова не знаю и не представляю даже, как оно пишется или звучит. Для меня она просто Фредди. Фредерика Фэрчайлд, девяти лет, сладкая как мед, никаких особых проблем и заморочек, если не считать самых обычных проблем и заморочек, свойственных всем девочкам ее возраста. Она отлично