По крайней мере, пока звук не стих и в неподвижном воздухе не повисла лишь вонь паленой плоти.
Ни дыма. Ни огня. Ни новой крови. Реликвии – не для резни. Реликвии – для зачистки. Их держат не для того, чтобы убивать. А чтобы стирать с лица земли.
Обитатели остались лежать там, где рухнули; их раны были обескровлены, словно кто-то просто-напросто вырвал из них кожу, кости, органы, оставил одну оболочку. Революционеры – из тех, кто еще держался, – лежали неподалеку. А тем, кто в мучениях пал от рук обитателей, наверное, даже повезло – в отличие от несчастных, которых разорвал на куски собственный товарищ.
Откуда взялись эти Реликвии, знал только Великий Генерал. Они могли с сотни ярдов попасть птице в глаз, не проронив и капли крови. Но лишь в том случае, если они в руках умелого стрелка. А если стрелку было плевать, куда он попадет…
Взгляд зацепился за знакомый силуэт. В луже крови, у стены, лицом в грязь лежал Кэврик. Его ладони по-прежнему тщетно цеплялись за штык-ружье, словно он все еще не был готов сдаться, даже сейчас. Я не могла понять, убила ли его Реликвия или обитатели.
– Ах ты ж, твою мать…
Не знаю, почему я так сказала. Или почему меня это задело. Что бы вы ни болтали про защиту простого люда Шрама, революционеры такие же жестокие и злобные скоты, как и те, против кого вы сражаетесь. Меня не должна была волновать очередная кучка ваших мертвецов.
Но, блядь, он ведь казался таким… хорошим, понимаешь?
Я хотела подползти ближе, чтобы проверить, вдруг обошлось. Или, может, просто закрыть ему глаза. Не знаю. Неважно.
– Не лей по ним слезы.
Но у меня была иная проблемка.
Я ужом перевернулась на спину и вскинула клинок. На меня упала тень. А следом – тяжелый ботинок, который наступил на мой локоть и вдавил его в землю. Я заорала; сустав прошило болью, рука с клинком была обездвижена.
– Величайшая цель для всякого революционера – отдать жизнь за Устав. – Надо мной возвышался Тягостный; оружие в его руках до сих пор подергивалось, живое. – Они должны гордиться, что лицезрели исполнение воли Великого Генерала. И оскорбиться, что их смерть оплакивает скиталец вроде тебя.
И он направил на меня Реликвию. И знаю, прозвучит безумно, но я почему-то подумала, что проклятая дрянь ухмылялась.
– Сэл Какофония.
– Вижу, слышал обо мне, – отозвалась я, морщась от боли.
– Революции известно твое имя, твои гнусные деяния описаны, и твое вероломство легендарно.
– Преувеличиваешь.
Раздался топот. Мы с Тягостным отвлеклись друг от друга и увидели, как из закоулка вылетела Лиетт с окровавленным пером, которое теперь предназначалось Тягостному. Тот сощурился, не зная, что ему делать с этой вдруг выскочившей хрупкой девушкой.
Я, впрочем, прекрасно представляла, что делать.
Рывком развернулась, вскинув ноги и держа голову подальше от пасти Реликвии. Тягостный опустил взгляд как раз когда я обхватила своими ногами его левую ногу и лишила опоры. Он заорал, пытаясь направить на меня оружие.