через неделю. Да что и говорить, пожила уж коровушка своё.
Михеич оделся в серенькую фуфайку, нахлобучил на голову старенькую кроличью шапку-ушанку, надел на ноги широкие разношенные за прошлую зиму валенки.
Затем сел на табурет, для солидности помолчал, деловито натягивая на валенки калоши, потом только начал говорить.
– Ты вот со мной всю жизнь, почитай, прожила, да и старше меня на два года, а нисколько умней не стала, – сказал он с лёгким осуждением. – Все тебе, как дошколёнку, объяснять надо.
– И-и-и, у-умник выискался! Чего ж не министер-то тогда? В пинжаках бы ходил да ботинках. А то, вон, окромя валенок да калош ничегошеньки и нету.
– Ла-адно, не бубни, – по обыкновению протянул старик.
– Зачем калоши-то?
– Затем, что корову на убой поведу. Не на танцы же собираюсь
– Ну-у, и?
– Вот и «ну-у»! Мало ли что. Там же кровищи, наверное, будет. Вдруг наступлю ненароком – весь валенок пропитается. А так всё путём будет. Соображать надо, – рассудил он поучительно.
Старуха в ответ лишь махнула рукой: «Бог с тобой! Дело хозяйское».
А Михеич вышел во двор и побрёл к стайке. Подойдя, он отодвинул засов, отворил дверь и шагнул в полумрак стойла, с густым, застоявшимся запахом сена, молока, коровьего пота и навоза. Осмотрелся, привыкая к недостатку света.
Светлым пятном у противоположной бревенчатой стены стояла липатниковская корова. Смотрела неотрывно на вошедшего хозяина.
У неё было довольно странное для коровы имя. Назвала её старуха уж как-то совсем не по-коровьи, а просто в честь своей первой внучки: Анастасия. Местный пастух поначалу долго потешался, когда водил на выпас сельское стадо прочих Бурёнок, Чернушек, Белянок, Зорек. А тут на тебе – Анастасия! Прямя-таки королевское имечко!
– Настасьюшка!.. – ласково кликнул старик корову.
Та в ответ тихо и коротко мыкнула.
– Наста-асьюшка, жива! – обрадовано пролепетал Михеич.
Он подошёл к ней, погладил по спине. Легонько поцарапал между рогами и за ухом. Тяжело вздохнул.
– На-ка вот. Можа, поешь?
И он сунул ей пук мягкого душистого сена.
Анастасия вытянула к сену обвислую шею, понюхала, но есть не стала, глядя на старика грустными большими глазами.
– Эк ведь тебя поприжало, родимая! – жалостливо выговорил Михеич. Бормоча ласковые слова Анастасии, он неспешно вывел её за верёвку во двор. Старуха, уже одетая, стояла на крыльце.
– Да чего ж ты так быстро-то! Хоть бы чаю, что ли, попил. Я бы пока попрощевалась с ней, матушкой моей, – начала было старуха, но Михеич печально и сухо оборвал её:
– Нет. Уже пора вести. Я с Егором договорился. Ждёт, наверно.
Старуха всхлипнула, завыла, обнимая корову за шею. А Анастасия покорно стояла и мелко вздрагивала от мороза, выведенная из тёплого и влажного помещения стайки. Изредка шумно вбирала и выпускала из себя воздух, устало поводила головой по сторонам и смотрела вокруг болезненно блестящими глазами.
– Ну, ладно, будет – сочувственно проговорил