где стоит город Пернов; пускай сядут на корабли да поплывут; тогда и от сердца отляжет, и на душе станет легче.
В головной повозке Леонтий Истома Шевригин, а с ним рядом толмач Вильгельм Поплер, в следующей – Игнатий Хвостов и другой толмач Франческо Паллавичино, в третьей – два подьячих: Васильев Антон и Голубев Сергей.
Шевригин оглядывается слегка прищуренными глазами по сторонам подозрительно, настороженно. Да и как же не быть настороже? Ведь совсем невдалеке шведское войско. И по лесам немало бродит шаек ландскнехтов короля Иоанна. Хитрое дело – пробраться к морю через леса и поля лифляндские, едва ли не полностью захваченные шведами, немцами и наемниками короля Стефана.
В проводниках – пожилой латыш, лесной житель, охотник, некогда находившийся на службе у московских воевод, воевавших Ливонскую землю. Он едет впереди каравана, сутулясь на маленькой косматой лошаденке, едет уверенно, хмурый, сосредоточенный. Его взял с собой в дорогу сам Шевригин, уже не раз ездивший по Лифляндии.
На спине и на груди в своем кафтане Шевригин зашил в подкладку царские грамоты к императору аламанскому и папе римскому. Никто не должен знать, кроме него да его помощников – Игнатия Хвостова и подьячих, – зачем едет он, царский посол, в Рим. На огне будут пытать – никто из них не выдаст государевой тайны. Будет опасность по дороге на море – лучше он, Шевригин, в воду бросится и утонет в морской пучине, нежели отдастся в руки врагу, а на суше – лучше сожжет свой кафтан и сам сгорит, но опять-таки живой не отдастся в руки врага. В том он принес нерушимую клятву царю.
За рубежом болтают, будто московский царь – деспот, тиран и что нет у него добрых слуг, что он насильно держит на Руси своих служилых людей, не то давно бы все утекли за рубеж.
Если бы ненадежные были русские воеводы и насильно их держал при себе царь – стояли бы они тогда так крепко за Русь?! Плохо знают русских людей заморские мудрецы, плохо знают и дела московские. Он, Шевригин, горд тем, что он – посол московского царя. Если бы его спросили: кто мудрее, кто добрее, кто Богу угоднее, кто величественнее в своем сане – царь Иван Васильевич или святейший глава Римской церкви папа Григорий Тринадцатый, он бы тотчас же ответил: «Наш батюшка Иван Васильевич премного выше всех пап и королей на свете!»
Никакой робости от того, что он едет в дальние края и что ему придется встречаться с римским[3] императором в Праге и римским папой в Риме, Шевригин не испытывает. Наоборот, ему кажется, что его везде должны встретить с почетом и трепетом, ибо он – посол московского царя. А в Италии ему к тому же бывать уже и не впервые.
Сидевший рядом с ним толмач Вильгельм Поплер, выведенный из терпенья молчаливостью Шевригина, спросил его:
– Вам спать захотелось, герр Шевригин?
Только тогда посол вспомнил, что рядом с ним сидит немец-толмач.
– Нет. У нас по-русски говорится: много спать – добра не видать. Вот что, Вильгельм! Я думаю, ты тоже не будешь много спать… Наш государь сам мало спит и слугам своим не дозволяет много спать, а ты ныне тоже