ою лето,
зимовать мешают мои простуды,
мы уедем в какой-нибудь коктебель.
или другую гористо-морскую местность.
совершать прогулки, студить затылки
на террасе нерусское пить вино.
я когда-нибудь обрету известность,
собирая твои кивки и ухмылки,
превращая их маленькое кино.
перед титрами пауза, музыка виснет,
на экране затем бесконечно долго
пролетают буквы, труба гудит.
мне очень нравится, что ты в моей жизни
занимаешь места не больше осколка,
который заблудился в моей груди.
Мы встречаемся в месяц раз, в опустевшем баре,
Ближе к полночи, ближе к стойке, ближе к луне,
Худощавый мальчик играет нам на гитаре,
Слишком много вина в бокале и водки во мне.
Мы встречаемся в месяц раз, мы не можем чаще,
Слишком старые, слабые наши с тобой сердца,
Плюс при горечи одинокого месяца слаще
Эти встречи с началом, но без конца.
Мы встречаемся в месяц раз, мы гордимся этим,
Мы герои красиво снятых кинокартин,
Мы юны и пьяны и предельно опасны как дети,
По ночам отдающие камни стеклу витрин.
Мы встречаемся в месяц раз, так до самой смерти,
До тоннеля без яркого света в самом конце,
Только мальчик с гитарой будет хранить в конверте
Фотографию нашу и печаль на лице.
что-то не спится стиральной машине,
одолевают страхи большие
и малые, белые и деликатные,
черные и с цветными пятнами.
как тяжело машине, паршиво,
вещи внутри непонятные, вшивые,
вертятся, сушатся, море режимов,
самое страшное – вещи чужие,
нет у машины даже носка,
обуревает машину тоска.
смотрит на стены в кафельной плитке,
месяц работы как годы отсидки,
крутит и вертит, скулит и стенает.
хуже живет только щетка зубная.
и дыра в затылке (проем двери),
с номерком браслет, ты себе бери,
а ему надевай на запястье свой,
и беги лесами, пока простой.
и пока заряжают, считают, пьют,
умирают, спасают, баклуши бьют,
на опушке леса сорвешь берет,
закопаешь, как будто тебя и нет.
похоронка в город твой, а ему,
потерявшему всю семью, к чему
похоронка? смотри сбежал,
не заметили, что же ты дрожал.
пропивая память в дурном кафе,
что за город? какой-нибудь санта-фе.
обещаешь себе написать про войну,
там не будет намека на глубину,
только крик (каждый крик – тишины стена),
я меняю свои имена (на!).
ты идешь на войну имена менять,
в каждой бойне остаются в тенях
убитых частички твоей души,
перемена миров – ты так решил.
и бежишь от себя босиком с мешком
браслетов (с запястья тащил тайком).
неудачника видно по почерку, по волосам в носу,
он несет свою спину, как будто бревно несут
на субботнике двое с лениным, трое с лениным. листопад.
неудачника защищает от мира собственный ад.
или собственный рай, все равно исправить нельзя
ничего, и гладишь спину улыбчивого кота.
исчезают под утро воображаемые друзья,
и еще обидней – исчезают буквы с листа.
завтра наступит лето, но это
не так уж важно, если купить билеты
(заранее) до края света,
а дальше по тонкой тропке за край.
а там можно крушить буфеты
с вишневым вареньем,
сворачивать сигареты из иноземных трав,
водить облака при себе не имея прав.
если наступит лето, то каждый прав.
выживешь с пулей в сердце
и будешь рассказывать внукам,
какая сука
была их бабка,
достала маузер и стреляла в упор
и то промахнулась
два раза.
на третий