анный – как-то не испытывает молодежь ныне трепета перед императором, не то что в былые времена.
– Осмелюсь спросить, ваше величество, какие мои стихи вам пришлись по сердцу?
– Дерзок, дерзок… – усмехнулся Петр, покачав головой.
– Так я гусар вашего величества, государь!
Поручик чуть выпятил широкую грудь, отнюдь не аристократическую, продолжая «поедать», как велит устав, монарха взглядом, вот только в его карих глазах запрыгали веселые бесенята.
– Ваши басни, поручик, просто замечательные, в точку попали. – Петр улыбнулся самыми краешками блеклых губ и с наигранным пафосом продекламировал: – «И может, как же быть, твое величество о камень расшибить!» И про «пешки» здорово сказано. Вам принадлежит эта басня, милейший Денис Васильевич?
– Да, ваше императорское величество! «Голова и ноги»! – Поручик говорил решительно, но в его глазах Петр впервые уловил смятение. – Только в тексте у меня было написано «высочество», на «величество» его изменяют переписчики. А «шашки» на «пешки»!
– Ну и правильно, что изменяют, басня никак не должна быть приглажена. Тогда она разит беспощадно своей критикой. Как острая сталь клинка! Этим характерно другое ваше произведение – про некого тирана, в котором легко угадать меня. Хотя название и спряталось под стыдливое «Зеркало». Эпилог в ней просто замечательный! «Велел в Сибирь сослать, чтоб эта быль на правду походила!»
Петр с наигранным смехом посмотрел на поэта – тот, насупившись как сыч, молчал, переминаясь с ноги на ногу.
– Мне интересно, Денис Васильевич, это какого мудреца, наделенного столь выдающимися государственными способностями, я повелел сослать на каторгу?! Государственного секретаря Михаила Андреевича Сперанского тоже прямо-таки разбирает любопытство – он готов взять сего выдающегося мужа на службу немедленно! Вы только откройте нам его имя, милейший поручик!
Гусар закряхтел, отвел глаза в сторону, его лицо приняло крайне смущенное выражение. Петр с отеческой усмешкой, в которой спряталась малая толика злорадства, молча наблюдал за молодым офицером: «А что же ты хотел, сукин сын? Сочинил два пасквиля, гоголем расхаживал три дня по столице, купаясь в лучах славы, полученной или от недоумков, гордящихся своим пресловутым фрондерством, или от законченных мерзавцев, польстившихся на презренный металл. А тут тебе славы, парень, не будет! Я на тебя ушат воды вылью! Честно сказать, устроил бы хорошую порку, да нельзя, как ни крути, талант у тебя изрядный. Таких, как ты, поберечь стоит, не столь у нас много хороших поэтов, чтобы всех дерзких остракизму предавать!»
– Ваше величество! Я не имел в виду вас, государь! Мудрец – это собирательный образ, который относится ко многим странам. Взять того же Томаса Мора…
– Вы мне налима за корягу не заводите, поручик! Откуда в Англии Сибирь, скажите на милость?!
– Так это тоже нарицательное имя, ваше величество, просто Сибирь для рифмы лучше подходила…
– Угу! – буркнул Петр и с пафосом произнес: – Ради красного словца не пожалею и отца! Так, что ли, поручик?
– Ваше императорское величество, творчество имеет неведомые пути…
– Ой ли?! Сомневаюсь в том я, милейший! Решили в революционера поиграть? Как же, суровенек батюшка-государь, дворянство свое верное изобидел, крепостных у них отобрал! Не дает недорослям девок крестьянских портить на сеновалах да в поместьях штаны просиживать?! Службы от них еще требует, да под пулями!
– Государь, ни мой род, ни я никогда не отказывались от долга перед Отечеством и всегда верно служили вашему величеству!
Поручик побагровел, с самым оскорбленным видом посмотрел на Петра. Правая рука гусара непроизвольно дернулась к рукояти сабли, но пальцы тут же одернулись. Сдержал порыв офицер, ибо в противном случае в этом движении можно было усмотреть намек на цареубийство.
– Это сейчас, поручик, в нынешнее время. А сорок лет тому назад ваш дедушка, царство ему небесное, такие вещицы вытворял со своими крепостными, особо с девками…
Петр злорадно улыбнулся, глядя на сконфуженное лицо гусара, по которому расплылись стыдливым румянцем пятна, и с улыбкой на губах закончил, но жестким голосом:
– Хотя его чудачества можно счесть довольно невинной забавой, особенно на фоне деяний Салтычихи, что умертвила больше сотни дворовых девок и мужиков. Или иных аристократов, что с пистолетами в руках выходили на «охоту» в загоны, где вместо дичи бегали мужики и бабы! Ах, как хорошо они над рабами своими куражились! Многие из этих образованных дворян кресты на шее носили, в церковь ходили, а души православные самым злодейским образом губили. Крепостных за людей не держали, хуже, чем с рабами, обращались!
– Государь, я противник рабства, и поверьте, ваше величество, такие ироды осуждаемы всем дворянством!
– Охотно верю, Денис Васильевич. Потому я до сих пор на престоле, что дворянство, по большому счету, отказалось от рабства. Скажу более того – оно просто не успело привыкнуть к своему положению, ибо вслед за манифестом о вольности последовало и освобождение крестьян.