считалось в пределах нормы. Да и на самой помойке пробуждение являлось лишь очередным поводом для очередной порции веселья, но никак не несмываемым позором. Смывался он, конечно, трудно, но без особых проблем.
А тут! Да ну нафиг, лучше я отдамся той гротескной женщине с процедурной, что перевязывала, по-моему, саму Майю Плисецкую, отчего та больше никогда и не полнела, потому как просто не могла. Физически.
Да и чернявая та тетя была, к тому же. Надо завтра же узнать ее имя и напроситься к ней. Но Бог всех Парацельсов смотрел на ситуацию иначе.
Через три дня меня снова везли к Кармелите. Я, к счастью, был заранее предупрежден об этом и даже заготовил пару обезоруживающих фраз, которые должны были дать мне силу предков и призвать духов на мою защиту, а ее армию Светлой Тьмы низвергнуть к стоящим всюду «уткам».
Был прохладный осенний вечер. По коридорам без порогов катилась одинокая кровать на колёсах, в которой возлежал немного заросший маломобильный бабуин, по имени Дмитрий и тихо шептал идиотские молитвы. Наконец, дверь Обители «Зла» растворились, и я въехал в сияющий мрак…
Я увидел ее в перевязочной, и все мои заготовленные перлы рассыпались на бестолковые символы испорченного алфавита. Та, что сидела у стола, ожидая своего последнего клиента на сегодня, была кем угодно, но только не сестрой Милосердия. И уж точно не пантерой.
Безликие глаза, серую кожу и оплывшие черты молодого девичьего тела не могли спасти даже «солнечные зайчики» – светильники, имитирующие солнечный свет в абсолютно непроглядной тьме. Серая тень, а не живой человек располагался сейчас на неуместно белом стуле из железа, которое плавно перетекало в неподвижный и столь же неуместно белый халат разрушенной каким-то горем девушки.
По крайней мере, при первом брошенном на нее взгляде, читалось именно это. И как же жестоко ошибался в тот момент! Но пойму я это много позже, когда уже смогу самостоятельно передвигаться на своей «биометаллической» ноге – буквально утром военные хирурги внедрили в мою сломанную конечность стальной штырь волшебной конструкции, который не «фонил», не магнитился, вообще никак не обнаруживался хитрыми приборами той и этой современности. А сейчас, спустя двенадцать часов после успешной операции, меня и везли на мою первую серьёзную перевязку к той Великой и Ужасной Лиде, которую я боялся до этого два с половиной длинных дня.
И вот, что называется – приехал.
С этой медсестрой разговаривать явно было бесполезно, и я хранил молчание до самого момента причаливания моей каталки к её перевязочному пирсу. И непроизвольно икнул-крикнул, когда вновь взглянул на нее, не рассчитав угол зрения моих гляделок. Вскрикнул, потому как Лида смотрела теперь прямо на меня. И ее глаза были какими угодно, но только не безликими.
Всё вокруг них оставалось прежним: и серость, и бесформенность и великая печаль вокруг этих очей. Но вот внутри двух потемневших колодцев бушевало пламя. Живое, очень живое