подлинную природу вещей и их отношений, она заменяет реальные вещи номенклатурой, более того, номенклатурой неточной» (Винокур в «ЛЕФ», № 1, 1924).(Там же, с.85).
«Слова Маркса: “Бытие определяет сознание” вполне применимы к советской реальности, если предполагать, что бытие – т. е.реальность, в которой мы живем, – создана языком. Такая реальность иллюзорна. Существует, однако, параллельная ей подлинная реальность: хлеб, любовь, рождение, смерть. Советский язык создает и превозносит иллюзорную реальность; живой язык дает возможность существовать подлинной реальности» (Heller) (Там же, с.86).
Серио находит удивительно неожиданное имя тому языку, который описывает под именем «советского»: «Что же представляет собой сообщение, в котором видны только слова, если не поэзию? Пусть “негативную поэзию”», – и подтверждает это словами польского лингвиста Капринского: «Пропаганда – это особый род поэзии, особенно если она не имеет отношения к реальности» (Там же, с.85–86).
Если вспомнить, что чуть раньше он говорил о магичности «советского языка», то становится ясно, что поэзия тут понимается в очень древнем смысле, который свойственен еще мифологическому мышлению. Мифология однозначно показывает нам, что во всех древних культурах поэзия воспринималась отлично от обычного языка. Верховный бог германского пантеона Один совсем не случайно охотится за медом поэзии. Поэзия – это язык богов, это язык, способный воздействовать на Мир, на Вселенную. Боги-сообщества используют «поэзию» потому, что они управляют с ее помощью Силой. Выглядит в мифологии эта Сила чем-то самостоятельным, отдельным от своих носителей, своего рода средой, неравномерно заполняющей вселенную. У Силы есть точки выходов в Мире людей, где ее можно добывать и накапливать. Но в целом же за ней надо охотиться, как за редким зверем. И эта охота – один из основных сюжетов мифологических повествований. Конечно, когда мы из мифологии переходим в исследование мифологического мышления, эта сила оказывается силой людей, сообществ и народов. Но от этого она не менее магична, то есть действенна. Достаточно взглянуть на Россию, где семьдесят лет правил с помощью «магической поэзии» Властелин «советского языка». Действенность его магии очевидна.
Психология сообществ, как созидателей и хранителей культур, вначале должна быть описана как проявление мифологического мышления.
Итак, возвращаясь к вопросу о том, каким языком должна излагаться культурно-историческая психология, мы невольно приходим к вопросу, кому она нужна. Академическая психология, если рассматривать ее в целом, как сообщество, как и большинство других наук, существует лишь для создающих их ученых. И не отдельных ученых, которые сами по себе могут даже воевать с собственным сообществом из соображений истины, а ученых как класса.
Если я хочу, чтобы изменилась жизнь, писать надо для тех, с кем живешь. Может ли хоть какой-то вид психологии быть общедоступным? Не знаю, может ли быть общедоступной хоть одна наука, но «психологией», в бытовом смысле