и меня, и сестру врасплох и приказал мне слезть. Я остолбенел вначале от неожиданности, но тут же очнулся и сказал, что не слезу. Тогда он забрал мои галоши и ушёл.
Деваться было некуда. Я слез с дерева. Сестру отправил домой, а сам, следуя за милиционером, дошёл до районного отделения, что находилось рядом с городским озером. Милиционер зашёл в отделение, а я – за ним. Усадил он меня и приказал ждать. Долго я ждал. Никто со мной не говорил. Сижу и жду.
Мать вернулась домой, и сестра рассказала ей о случившемся. Зашла мать в отделение, увидела меня и спросила, сколько я здесь нахожусь. Затем подошла к дежурному и спросила, где начальник. Тот ответил, что нет его.
– Так какого чёрта ты держишь здесь ребёнка голодным? Вы здесь задницы обтираете на стульях. Его отец на фронте воюет, а вы, сволочи, с детьми дело имеете! Сейчас же отпусти ребёнка, или я позвоню брату Добису!
Тот услышал фамилию Добис и тут же освободил меня. Дома я получил хороший выговор, но не остался в долгу перед сестрой. И она получила от меня по заслугам.
Мы жили напротив центрального парка и частенько прогуливались там. Я заходил в помещение, откуда слышались мелодии струнного оркестра. Я попросил мать узнать, можно ли мне посещать занятия этого оркестра. Стоило мне заикнуться об этом, как всё решилось мгновенно. Меня зачислили в оркестр, купили мне балалайку, и я стал заниматься уроками музыки. Сначала теория, затем практика, а как результат, разъезды по колхозам с концертами. Причём мы возвращались домой не с пустыми руками: платили нам различными продуктами. Так я стал музыкантом.
Мать закончила курсы шофёров и перевозила боеприпасы со свинцового завода на железнодорожную станцию. Она зарабатывала, я зарабатывал, также была зарплата отца и дяди Васи Дьякончука, друга отца, который после гибели его жены, тёти Леси, перевёл свою зарплату на нас. Всё это, вместе взятое, создало нам хорошую платформу для питания и даже для приобретения одежды.
Начался 1944 год. Война приобрела новые контуры, но на сей раз уже за пределами СССР. Все твёрдо знали, что немцы будут разбиты, но никто не мог знать когда. Мы продолжали трудиться и жить.
Заболел Юзя. Ранение в 1941 году дало о себе знать. Операция была запоздавшей. Прошло ещё два-три месяца, и состояние Юзи стало катастрофическим. В последние дни его жизни я часто посещал его. Будучи высоким и крепкого телосложения, Юзя всегда рисовался в моём представлении эдаким богатырём, героем в борьбе с преступностью. И вот теперь лежал передо мной человек, дошедший до такого состояния, что не мог застрелиться рядом лежащим револьвером. Силы покинули его, и говорил он только выражением своих глаз. Передо мной лежал высохший человек, покидающий нас, и мы не в состоянии были что-либо предпринять для его спасения. Судьба Юзи была предрешена, и оставалось только терпеливо ждать его смерти. Через несколько дней Юзя умер. Похороны его прошли с большими почестями. Его провожали в последний путь мы, подразделения милиции, руководители многих партийных и государственных предприятий. Ушёл дядя Юзя. Это была наша четвёртая жертва войны. И это был второй