Брюсову тридцать три года, а не пятьдесят, главное же, он никогда не ставил “новому конквистадору” двоек по греческому.
“Ваше участие ко мне – единственный козырь в моей борьбе за собственный талант”. В этой фразе (из того же письма) удивительней всего даже не то значение, которое придавал Гумилев брюсовскому “участию”, а определение своего литературного ученичества как “борьбы”. Борьба с собой, накачка мускулов, суровая школа. Гумилев уже усвоил: он – не из тех, кому что бы то ни было дается даром.
Тем временем выходит сборник царскосельских литераторов “Северная речь”, в котором участвует и Гумилев. Гумилев с тем же письмом от 8 мая посылает его Брюсову на рецензию. Рецензия действительно появляется в шестом номере “Весов” – там же, где были напечатаны три стихотворения Гумилева[32]. Брюсов уделяет внимание лишь одному произведению – трагедии Анненского “Лаодамия”, напечатанной под собственным именем автора. Но и к ней он достаточно суров: “Перед нами “условно”-античная трагедия, действующие лица говорят, как у Шекспира, четырехстопным ямбом, а хору предлагается петь рифмованные стихи. Всего несноснее в драме язык, довольно бесцветный, хоть и пестрый…” Как автор трагедии на сходный сюжет (“Протесилай умерший”) Брюсов увидел в неведомом царскоселе конкурента. Опыты же Коковцева, Кривича, драма П. Загуляева “Волки”, рассказ Д. Полознева “Счастливый брак” не вызвали у него вовсе никакого интереса. Впрочем, и лирические стихи Анненского, напечатанные в “Северной речи” под псевдонимом Никто (не “Ник. Т-о”, как в “Тихих песнях”), Брюсов никак не отметил. Не отозвался он и на два вошедших в сборник стихотворения Гумилева – “Смерти” и “Огонь”, хотя они были сильнее любого опуса из “Пути конквистадоров” и любого из трех стихотворений, напечатанных в “Весах”. “Огонь”, не включенный ни в один авторский сборник, – редкий образец лирики Гумилева, где чувствуется прямое влияние Анненского:
Я не знаю, что живо, что нет,
Я не ведаю грани ни в чем…
Жив играющий молнией гром —
Живы гроздья планет…
И красивую яркость огня
Я скорее живой назову,
Чем седую, больную траву,
Чем тебя и меня…
В письме от 15 мая Гумилев подробнее пишет о себе – пишет просто и откровенно; но в неловком слоге письма сквозит совсем еще отроческое смущение перед взрослым и важным адресатом:
Из иностранных языков читаю только на французском, и то с трудом, так что собирался прочесть только Метерлинка. Из поэтов больше всего люблю Эдгара По, которого знаю по переводам Бальмонта и Вас (ради Бога, не сочтите это за лесть, и если Вы скромны, то припишите моей недостаточной культурности).
Между прочим, Гумилев сообщает Брюсову о своем желании уехать на пять лет за границу, по дороге заглянув в Москву – единственно чтобы побеседовать с редактором “Весов”. Но в этот раз встреча не состоялась.
Тем