Ее мама учила. Совершенно потрясающие вещи. Но Машка вдруг решила, что вязание – это плебейское развлечение. Ей почему-то хотелось быть особенной… я понимаю, почему, но да, я не одобряла этого ее… я, если ты понял, вообще к мужчинам отношусь скептически.
Иван вернулся за стол. Блинчики остыли. А срок годности шоколадного соуса, обнаруженного в холодильнике, истек.
– Будешь? – предложил он Ларе.
– Буду, – сказала она, вытирая рукавом сухие глаза. – Хотя и нельзя. У меня язва… предлагали в больницу, но некогда.
Блин она щедро полила соусом и, свернув в трубочку, сунула в рот. Жевала, глядя на скатерть. И ковыряла ногтем засохшее пятно.
– Он спрашивал обо мне. Исподволь, но обо мне, – Лара прикрыла глаза. – Машка и та заметила… ревновала, дурочка…
– Думаешь, это твой…
– Валера. Его Валерой звали, если, конечно, это настоящее имя. Я ведь не проверяла паспорт. А потом, когда стало… не по себе, было поздно. Свои документы он никогда не оставлял без присмотра.
Она облизала пальцы и зябко повела плечами.
– Мне неприятно вспоминать об этом, сам понимаешь. Ему моя боль нравилась. И страх нравился. И… и он пытался сделать так, чтобы я боялась все время. Ему это было нужно. Как наркотик. Наркотики ведь разные бывают. Понимаешь?
– Понимаю.
– И если он решил, что за побег я должна быть наказана… и не только я, но и Машка, тогда… не знаю, но ты прав в одном. Плохо, что он меня знает. Зато понятно, почему так быстро откликнулся. Он понял, что я вышла на охоту, и решил поохотиться на охотника. Чем не развлечение?
Всем. И прежде всего тем, что охота эта в любом образе, дичи ли, охотника, – изначально опасное мероприятие, которое ныне и вовсе сродни безумию.
– В сети я больше не выйду, – сказала Иллария, облизывая губы. – Не такая дура… но мы поедем в эти твои Козлы́.
– Не Козлы, – поправил Иван, – Ко́злы. Ударение ставить на первый слог надо.
Машка же поселок и вовсе Козлищами обзывала.
– Там ведь народу немного, так? И мы просто-напросто посмотрим на всех, кто живет. Если он там, то… я его узнаю.
– А дальше что?
– Дальше будет видно. Блины ешь. Для кого я жарила? Ешь и рассказывай об этих своих Козлах… знаешь, Машка их люто ненавидела. Всякий раз прибегала мне жаловаться. Ей хотелось блистать, а ты ее в Козлы.
Лара подвинула тарелку с блинами к себе и, скатав верхний трубочкой, призналась:
– А я деревню люблю, меня на лето к бабке отправляли. Красота. Свобода. И еще вишня зрела. У бабки моей вишни в палисаднике росли здоровущие… вечно там ягоды на вершине оставались, для скворцов. И я лезла, мне обидно было, что для скворцов. А Машке ссылка в деревню наказанием была. Скучно… Но ты не обращай внимания. Рассказывай.
Рассказывать особо было нечего.
Деревня как деревня. Не большая, но и не сказать, чтобы маленькая. Он помнил улицу времен своего детства, мощенную камнем, почти заросшую, словно дорога норовила спрятаться под полог пыльной травы. И заборы помнил, вдоль которых подымалась