мне было лет шесть, мы с мамой впервые поехали в Москву. Мне безумно понравился город, и я спросила у нее, будем ли мы когда-нибудь здесь жить. На что получила ответ: «Ну, здесь же такой хаос, такая суета, зачем нам это нужно?» Я кивнула, но про себя продолжила мечтать о том, что когда-нибудь перееду в Москву…
Первый класс я окончила в Норильске, а во второй пошла уже в Новокуйбышевске, где жила у бабушки. Мама ненадолго вернулась в Норильск, чтобы продать там квартиру и бизнес и купить нам с ней жилье на «материке», как говорят в Норильске. Все это время я жила с маминой мамой и по выходным навещала другую бабушку – папину.
Я никогда не была пай-девочкой, в моем дневнике часто можно было встретить ярко-красные замечания и двойки за поведение. «В столовой кидалась картошкой», «На уроке играла в карты», «Где юбка?» – вот лишь некоторые, отмеченные педагогами штрихи к портрету моей личности. По поводу последнего замечания стоит уточнить – я не теряла юбку, просто иногда вместо школьной формы носила джинсы. Но, знаете, я ни о чем не жалею! Может, мне немножко стыдно за некоторые свои поступки, но многие я бы с удовольствием повторила.
Чего только не происходило на нашей любимой «камчатке»! Мы с мальчишками постоянно листали какие-то журналы, хихикали и вообще занимались всем, чем угодно, кроме уроков (в рамках приличий, конечно). За такое поведение нас выгоняли из класса – однажды я так сильно хлопнула дверью при «изгнании Нелли из кабинета», что по стене пошла трещина и посыпалась известка. Хорошо, хоть обошлось без замены двери!
С точными науками у меня была беда, по большей части, не из-за моей склонности к гуманитарным, а скорее по вине учительницы. К ее скверному характеру прилагалась длиннющая указка, которой она запросто могла кого-нибудь стукнуть. Она обожала точить карандаш так, чтобы грифель выступал над деревянной основой сантиметров на пять и был острым как бритва, – им она с удовольствием перечеркивала задания в тетрадях, если ей что-то не нравилось. Ее боялись абсолютно все. Когда она открывала свой журнал и тянула свое: «Таааак… кто же пойдет к доске…», – я старалась слиться с окружающей обстановкой. Возможно, так она пыталась воспитать в нас любовь к своему предмету. Но, по-моему, у нее это не получилось.
Зато мне очень нравилось творчество – например, рисование, за которое меня всегда хвалили, музыка… Правда, с ней было все не так просто. Преподавательница музыки Зоя Николаевна выглядела довольно своеобразно: на голове у нее был огромный начес с фиолетовыми прядями, который она подвязывала лентой, в комплекте шли фиолетовые губы. Она садилась за фортепиано и говорила довольно противно и громко: «Иииииии… поехали!» И все начинали петь. Если ей что-то не нравилось, она могла грубо прервать наш нестройный хор: «Так, стоять! Кто-то фальшивит!» – и начинала буравить всех детей внимательным взглядом. Что-то там себе анализировала и выгоняла за дверь партию за партией. При этом никто не понимал, а как же правильно-то надо?
Я