месте и у Ивана III, и его сына Василия III стоял вопрос «литовский», а на втором – «татарский». Именно здесь, на этих направлениях, решалась судьба России, и потому сюда было направлено внимание Москвы. А Ливония – а что Ливония? Ливонский вопрос решался по остаточному принципу. И косвенным свидетельством того, что для Москвы Ливония все эти годы была второстепенным театром приложения внешнеполитических усилий, может служить тот факт, что ведение дипломатических контактов с Ливонской «конфедерацией» было отдано на откуп новгородским и псковским наместникам, которые пользовались значительной автономией и свободой рук в своих действиях.
Правда, роль окна, а значит, и сохранение устраивавшего Москву положения в русско-ливонских отношениях Ливония могла выполнять только в том случае, если она будет занимать по отношению к России если не дружественную, то, на худой конец, сугубо нейтральную позицию, гарантируя тем самым московским купцам и дипломатам «путь чист» в обе стороны и бесперебойное поступление в Русскую землю тех самых стратегически важных товаров и сырья, а также технологий, военных и «двойного назначения». Учитывая же, что отношения между Москвой и Вильно оставались напряженными и этот «пусть чист» функционировал с перебоями, то значение Ливонии как канала связи с Западом для России тем более возрастало, и последняя автоматически должна была болезненно воспринимать любые попытки перекрыть этот канал. Желающих же сделать это было достаточно – и в самой Ливонии в том числе. Здесь еще в конце XV века туманные, иррациональные страхи, вызванные неожиданным появлением на восточной границе могущественного государства с неясными намерениями, вызвали к жизни концепцию «Rusche gefahr» («русской угрозы»). В ней определенные круги ливонского политикума нашли своего рода raison d’etre, оправдывающий существование в изменившихся условиях того же Ордена. Ну а механизмы создания препон для торговли с русскими землями в Ливонии отрабатывались задолго до того, как отношения Ливонской «конфедерации» и Русского государства обострились до предела.
До поры до времени напряженность в отношениях между Ливонией и Русским государством Москву особенно не трогала. Ее внешнеполитические интересы, как уже было отмечено выше, лежали в иной плоскости.
Нужда же в стратегических материалах и специалистах худо-бедно решалась при посредничестве той же Дании, с которой со времен Ивана III у Москвы сложились неплохие отношения, и «запретной» контрабандной торговли на русско-ливонском пограничье. Барыши от нее были таковы, что устоять перед соблазном нарушить запрет на поставки в Россию запрещенных товаров было невозможно.
Все переменилось в середине 40-х годов XVI века, когда Москва изменила свою политику на Востоке и перешла к экспансии в Поволжье. Активизация русской политики на восточном направлении и усиление давления Москвы на Казань стронули снежную лавину, которая, постепенно набирая скорость и массу, скоро привела к коренной перекройке