Оказалось, никто ничего не видел и не слышал. И я тоже сообщаю Сергееву в присутствии заведующего Николая Степаныча, что спал как убитый и не в курсе. Сергеев протягивает мне ручку:
– Распишись в протоколе…
Я беру её в руку и тупо гляжу в бумагу:
– Что писать?
Сергеев пару секунд смотрит на меня. Потом поворачивается к Николаю Степанычу:
– Действительно, раз он не помнит своего имени… Как вы его называете? Надо бы чего то придумать… Как там в детдомах: Найденов, Кукушкин?
– Его тут называют Дровосек, – заведующий хмыкает. – Васильев придумал…
– Почему Дровосек? – у Сергеева недоумевающее выражение лица.
– Ну сказка… Элли, Страшила, Железный Дровосек… Помните? Желтая дорога, Изумрудный Город.
– А-а-а… – протянул Сергеев с тем же выражением на лице. – Понятно… Но фамилию какую-нибудь надо придумать…
– Об этом не нам беспокоиться… Здесь он «пациент из палаты №417, тот, который ни хрена не помнит и лежит у окна, как заходишь, слева». Так его обозначают медсестры. Вылечим – дальше не наша забота.
Я слушал, о чем говорят врач и милиционер, а сам внимательно смотрел на свою руку – она знала, как держать самопишущее перо.
После того как Сергеев ушел, я стащил у дежурной медсестры карандаш, заперся в туалете, взяв стопку каких-то старых бланков. Я нашел незаполненную страницу, занес карандаш над ней. Прошла минута. Я знал, что моя рука напишет мне что-то – букву, слово, имя – хоть что-нибудь. Я ждал, что рука нацарапает мне письмо из прошлого, где я прочту себя. Я даже приложил грифель к бумаге —………………………
Унитаз холодит задницу. Ноги затекли. За дверью кабинки татарин Шамиль рассказывает о том, как он отымеет медсестру Свету. Ничего… Пусто. Лист бумаги остается чистым. Рука, знающая, как держать карандаш, ничего сообщать не хочет. Я комкаю бланк, выкидываю его в урну и, дернув за веревку сливного бачка, покидаю туалет.
По ночам, когда все засыпают, даже дежурные медсестры на этажах, я выхожу в холл, включаю телевизор и, убрав звук, смотрю в экран. Там беззвучно шевелят губами ведущие полуночных программ, бесшумно взрываются заминированные автомобили. Я смотрю, как без единого звука самолеты врезаются в огромные небоскребы, как бородатые мужчины в чалмах деловито стреляют из бесшумных гранатометов в других мужчин. Я вижу музыкантов, исполняющих таинственную симфонию тишины, и дирижер, производящий руками загадочные пассы, – похож на африканского колдуна, который думает, что, размахивая руками, сможет вызвать дождь… В абсолютной тишине известные комики произносят неслышимые шутки, а зрители в зале так же неслышно смеются. Раскрасневшиеся, хватающие разинутыми ртами воздух, они похожи на бьющихся в агонии клиентов газовой камеры… Я нажимаю кнопки на пульте дистанционного управления, переключая каналы до тех