видение, то оно могло быть только таким. Странно было только, что это «тигр», а не его любимая «пантера», да и баллон…
Двигатель «тигра» зарычал громче, извергая из выхлопных труб клубы сизого дыма, послышался хорошо знакомый Александру Ивановичу лязгающий рокот шестерен, и приплюснутая угловатая башня начала плавно поворачиваться налево. Лялькин разглядел на пятнистой броне бортовой номер 107 и криптограмму, свидетельствовавшую, если его не подводили глаза и память, о принадлежности машины к дивизии СС «Тоттенкопф» – «Мертвая голова».
Глаза и память, подумал он, едва сдержав истерический смешок. Какая память, чудак! Ты закончишь свои дни в психушке, а тамошним пациентам память ни к чему. Или ты сейчас проснешься, или курс медикаментозного лечения, после которого человек превращается в овощ, тебе гарантирован. Ну, давай же, просыпайся, кретин!
Башня «тигра» продолжала медленно, как в страшном сне, поворачиваться налево. Неожиданно сообразив, что сейчас будет, Лялькин мгновенно позабыл и о психушке, и об Аннушке, и вообще обо всем на свете, кроме разворачивающегося у него на глазах, жуткого в своей невероятности зрелища. Черт с ней, с психушкой; если это бредовый глюк, он стоит того, чтобы его досмотрели до конца.
«Тигр» стоял на клумбе посреди центральной (и единственной) аллеи сквера. Справа от него, как взятая в полукруглую раму из липовых крон картина, виднелось подсвеченное яркими галогенными фонарями здание администрации с безжизненно свисающим с укрепленного над фронтоном флагштока трехцветным полотнищем. Слева, в точно такой же раме, грозила ночному небу воинственно задранным кверху дулом стоящая на облицованном гранитом постаменте, выкрашенная в оскорбительный бирюзовый цвет «тридцатьчетверка». Башня T-VI остановилась, развернувшись под прямым углом к корпусу, увенчанный тяжелым набалдашником дульного тормоза длинный ствол шевельнулся, нащупывая цель, и замер.
«Глюк» по-немецки – «счастье», успел подумать Лялькин за мгновение до того, как «тигр» выстрелил. Его орудие с оглушительным грохотом выбросило длинный сноп рыжего пламени, сорокатонная махина подпрыгнула на месте, окутавшись клубами дыма и пыли. Два громовых раската почти слились в один, в конце аллеи вспухло дымное облако, из которого, рассыпаясь искрами, во все стороны разлетались раскаленные обломки, и оглушенный, окончательно утративший связь с реальностью поэт Ярослав Морев увидел, как сорванная прямым попаданием башня «тридцатьчетверки» в вихре стеклянных брызг, сшибая глупо улыбающиеся, убого одетые манекены, влетает в витрину универмага. Сбитый с полуразрушенного взрывом постамента обезглавленный танк с тяжелым гулом, скрежетом и лязгом боком рухнул на мостовую, немного покачался из стороны в сторону и устало опрокинулся, задрав к равнодушному небу гусеницы, которые сверху были выкрашены черной масляной краской, а снизу, куда не достала кисть маляра, оказались основательно заржавевшими.
Где-то с дребезгом