как кровь, точеное лицо белое, как снег, а глаза… глаза горят, будто уголья!
Девушка резко повернулась, кинулась к двери. Отчего-то жутко вдруг сделалось, да и невтерпеж долее оставаться близ тетки. И как спину-то ломит, рвет железными крючьями!
Она словно бы погрузилась в черные тучи боли и мстительности, и только одно светлое воспоминание тешило ее смятенную, как небо в грозу, душу: воспоминание о том, как Бахтияр, выпуская ее руки, коснулся их губами.
Глава 2
Жених и невеста
– Завещанье-то сие пресловутое видел кто, нет? – пробормотал генерал-фельдмаршал Сапега самым краешком растянутых в судорожной улыбке губ. – Завещанье императрицы? Я от постели умиравшей государыни не отходил и никакого завещания не видел, и ничего от нее о таком завещании не слышал!
Слова его едва можно было различить в грохоте музыки и непрестанном шуме голосов, однако стоявшие близ него канцлер Головкин, наставник императора Остерман да князья Дмитрий Михайлович Головкин и Алексей Григорьевич Долгоруков в совершенстве усвоили искусство слышать то, что не предназначалось для чужих ушей, и беседовать таким образом, что стороннему наблюдателю и в голову не взошло бы, будто здесь царит не молчание, а идет оживленный разговор людей, чье благополучие и даже сама жизнь оказались под угрозою.
Чертов Алексашка! Вот уж любимец фортуны!
На престол взошел Петр II, сын царевича Алексея Петровича, обязанный этим беспородному Алексашке, который убедил Екатерину назначить своим наследником этого мальчишку и уже до такой степени прибрал его к рукам, что даже перевез его из дворца в свой дом под предлогом, что неприятно, дескать, оставаться во дворце, где еще недавно скончалась императрица. Мальчишка уже и называл Меншикова батюшкой!
Даже обручение государь празднует в его доме!
Во рту Алексея Григорьевича Долгорукова сделалось горько, словно желчь разлилась по всему его нутру. Нестерпимо захотелось «заесть» горькие мысли хоть чем-то сладким, и он, пошарив глазами в толпе, отыскал сына. От сердца отлегло при взгляде на этого высоченного красавца с добродушно-веселым лицом. Стоявший рядом с Иваном сын Меншикова Александр (их обоих приставил светлейший к юному императору) казался невзрачным, несмотря на спесивое, высокомерное выражение и орден Андрея Первозванного на груди.
– Глядите, – пробулькал над самым ухом Долгорукова, с трудом сдерживая смех, Сапега, – этот-то… Александр Александрыч… и ленту Екатерининскую ко всем своим регалиям прицепил. Но вроде бы орден Святой Екатерины до сих пор давали одним только женщинам? Или я не прав?
– Прав, прав, – усмехнулся Долгоруков, и к нему вернулось благорасположение духа.
– А ваш хорош… хорош! – пробормотал Сапега. – Далеко пойдет, помяните мое слово! Я в таких вещах не ошибаюсь.
Да, Сапега не ошибался. Иван Долгоруков, писаный красавец, и впрямь пошел далеко: едва не стал шурином императора, но кончил жизнь свою на плахе в страшных мучениях. Но этого, понятно, Сапега не мог знать: