она, ещё один парень из нашего агентства и я. Потом всё чаще – только мы вдвоём. А потом мы стали ходить вместе не только в ближайшие кафе, но и в другие места. Например, в туалет, откуда выходили через некоторое время поодиночке, поправляя на ходу одежду. В отличие от моих предыдущих девушек, Лиза не скрывала, что я ей нравлюсь, не заставляла мучительно думать, с кем она сейчас, если не со мной, отвечала мне взаимностью. Это было что-то новое для меня. Что-то такое, что заставило меня отдать ей моё сердце и поверить, что в её руках оно будет в безопасности, как пел Клаус Майне в Lorelain. Мы с Клаусом оба ошибались.
***
В то лето я узнал много нового о себе от Алёны. Она говорила, что я выбираю девушек, которые мне откажут. Заставят страдать. Мол, я испытываю потребность в страданиях. Когда я услышал это, то посмотрел на Алёну с недоверием. А же не мазохист какой-то. Хотя постойте. Может, как раз мазохист? Я никогда не предполагал, что мои вылазки на запретную территорию отражают мой характер. Я воспринимал их больше как эксперименты, как средство разнообразить сексуальную жизнь, которая в то время у меня, мягко говоря, ключом не била. Классический секс с проститутками не вызывал почти никаких эмоций и быстро заканчивался. Мне было жаль платить три, четыре, пять тысяч за пять минут экшена, две помывки в душе и стакан чая, иногда не очень хорошего.
Я стал по-другому смотреть на отца, который ушёл от нас с мамой, когда мне было три. Подростком мне часто не хватало его. Он уехал с новой женой в Краснодар (я не мог понять, что он нашёл в этой толстой женщине с совсем непримечательной внешностью и южнорусским говором). Мы переписывались, потом поток писем стал реже, поскольку я привык обходиться сам. У меня исчезла внутренняя потребность в близости с ним и появились новые интересы, друзья, увлечения. А у него как раз эта потребность выросла, потому что через несколько лет нового брака, третьего по счёту, он развёлся и остался один в полутора тысячах километров от единственного родного человека, который ещё не отказывался общаться с ним. Он слал мне письма (компьютеров тогда ещё не было, не говоря уже о сотовых телефонах, так что бумажные письма были нашим единственным способом связи), спрашивая, почему я редко отвечаю ему, упрекая в том, что я не ценю родственные узы (вот уж чья бы корова мычала) и в конце концов поставил ультиматум – если я не отвечу на его письмо в течение месяца, то он будет считать, что у него нет сына. Я подождал месяц, потом ещё пару недель и написал. Спокойно, как будто и не было его письма. Он мне не ответил, а через год умер, о чём я узнал от его соседки.
Раньше я считал, что отец бросил меня, чтобы устроить свою личную жизнь. Мне было обидно. Я полагал, что за ним должок. Но Алёна поставила вопрос иначе. Она сказала, что я похоронил себя заживо. Наш брак стал для меня гробом. На моё возражение, что я нужен своему ребёнку, она сказала, что нет, несчастливый отец сделает и ребёнка несчастным. Так передо мной впервые встал выбор – уйти или остаться. Я не мог решиться. Кроме прочего, мне просто некуда