– и на фронт! Там ведь все ясно: вот враг, вот друг! А здесь…
– Да, господа, бедная, бедная Россия… Что нас ждет? – грустно воскликнул профессор Мановский.
– Нужна твердая рука, господа. Тогда будет порядок, – решительно заявил полковник, подливая себе водки.
Ирина вздохнула.
«Нет, пожалуй, я не хочу быть мужчиной, – решила она. – Это скучно. Очень скучно. С утра до ночи дела, работа, споры о судьбе страны, попытки доказать другим, что Россия идет абсолютно не туда, куда предназначено, необходимость при этом непременно пить горькую водку, страсть какую противную, – она это уже знала, потому что недавно тайком попробовала, – потом домой, а там жены, с которыми тоже надо о чем-то разговаривать… Впрочем, почему о чем-то? О балах, нарядах, украшениях, которые были надеты на ком-то, о проказах детей и невозможности из-за войны поехать на воды в Баден-Баден… А утром снова дела, работа и споры о судьбе страны… Нет. Я точно не хочу быть мужчиной!» – Она снова открыла журнал и сразу наткнулась на небольшое объявление:
«Вниманию дружелюбного читателя! Открытие сокрытого. Обучение развитию психических сил человека. Большой Афанасьевский переулок, дом 36. Квартира 4. Ежедневно. С шести вечера. Порфирий де Туайт».
«Какое забавное имя, – оживилась Ирина. – Порфирий да еще де Туайт».
– Ирэн, дитя мое, – прервал ее мысли отец, – тебя что-то совсем не слышно. Не задремала ли ты часом от наших разговоров? И то, мужские беседы не для девичьих ушек, – он глянул многозначительно.
«Все понятно, – подумала Ирина. – Мешаю. Сейчас начнется разговор на тему «что делать?» Ох, видно, все мы – дети Чернышевского! А что же мне самой сейчас делать?»
Напольные часы, гулко пробив пять раз, подсказали ответ.
«Ежедневно. С шести часов. Большой Афанасьевский, 36. Это же совсем недалеко», – Ирина отложила журнал и поднялась.
– Простите, господа, вынуждена вас покинуть. Увлеклась чтением и забыла, что в шесть у меня курсы. Да-да, курсы… В шесть, – повторила она, убеждая себя в правильности принятого решения.
– Курсы? – облегченно переспросил отец, снова наполняя рюмки. – Ну иди, Ириночка, раз уж надо.
Ирина, одарив Шаляпина взглядом, из тех, которые, как ей казалось, называются «обнадеживающими», вышла из гостиной, надела шляпку и пальто и поспешила к выходу.
Отражение в огромном старинном зеркале в прихожей, показалось, замерло и посмотрело на нее удивленно, но потом, словно спохватившись, бросилось вдогонку…
Ирина решила не брать извозчика и, не торопясь, направилась в сторону Арбата. На Чистопрудном бульваре нырнула в пестрый поток пешеходов, как и она, жадно впитывающих пьянящий воздух, пронизанный предощущением весны. Город, казалось, проснулся от зимней спячки. Дворники в длинных фартуках, несмотря на неурочный час, яростно мели еще влажные от островков подтаявшего льда дворы и тротуары, успевая беззлобно и весело переругиваться с извозчиками, вечно