команда, и почти тут же вся пятерка послушно нырнула влево.
– После форума Константина меняетесь, – раздалось еще одно распоряжение, и десять черных теней, несущих с собой безжалостную скорую смерть, двинулись дальше, бесшумно огибая Порфирную колонну.
Еще дважды человек, плавно скользящий в своем беге, отрывисто бросал распоряжения, рассылая пятерку за пятеркой то влево – к кварталам медников и ювелиров, то вправо – к ипподрому, высившемуся сплошным черным пятном.
А вот уже и площадь Августеона[8]. Справа перед ними открылся вход в Большой дворец, а слева застыла громада церкви Святой Софии. Впереди чернели безобразными проломами стены старых полуразрушенных общественных бань Зевксиппа[9]. Фигуры застыли, ожидая новой команды старшего.
– Передохнуть, – коротко распорядился тот, доставая из-за пазухи какой-то сверток, разворачивая его и что-то на себя напяливая.
Облачившись в саккос[10], хотя и значительно более свободный, чем того требовала тогдашняя мода, он критически осмотрел себя, недовольно поморщился и махнул рукой.
– Сойдет, – буркнул он вполголоса и повелительно произнес: – Фляжку!..
– Слышь, Торопыга, может, я пойду? – робко предложил кто-то из его спутников. – Дозволь, а?
– Фляжку, – не ответив, нетерпеливо повторил тот, протягивая руку. – А ты, Родион, если будет все удачно под Халкой, пойдешь следующим, в Нумера[11].
Он закрыл глаза, сосредотачиваясь, затем откупорил фляжку, легонько пригубил из нее, плеснул немного прямо себе на грудь и двинулся вперед.
Бронзовые ворота, открывающие дорогу в комплекс палат Большого императорского дворца, которые именовались Халкой, только назывались воротами. На самом деле они представляли собой большую прямоугольную залу с колоннами и аркадами под куполом. Мраморные стены залы были щедро украшены разноцветными мозаиками, изображавшими победы императора Юстиниана 1[12], а посредине мраморного пола возвышался так называемый порфирный пуп – символ того, что византийская столица находилась в самой середине мира.
Здесь же, вдоль стен, были размещены статуи императоров, царских родственников и полководцев. Впрочем, ряд плит был уже расколот, у одних статуй не хватало ушей, у других – носа, у кого-то был стесан подбородок, а у самой ближней ко входу недоставало половины белоснежных кудрей.
И уж совсем чужеродным элементом среди всей этой былой роскоши красовались грубо воткнутые в стены и ярко полыхающие факелы, щедро покрывающие черной копотью две нарядные цветные фрески, размещенные ближе к потолку.
Возле одного из светильников лениво сидел воин, небрежно прислонивший к стене свою алебарду. Возле него в такой же ленивой позе стоял другой. Увесистая секира служила ему подпоркой. При виде фигуры, выступившей из темноты, оба насторожились, а сидящий резво вскочил на ноги.
– Wer da?[13] – прорычал вскочивший.
– Да заплутал я маленько, – заплетающимся голосом пробормотал