бы о каком-нибудь неурочном времени, когда бы ее никто не увидел из врачей, персонала, больных (подруга сделала бы это для нее, и потом она бы вычеркнула эту подругу из памяти, как ту же Елену) – и ей пришлось бы (всего-то!) пройти только через завотделением, кадровика и бухгалтера. Максимум.
Но ей была нестерпима мысль о том, что даже эти два-три человека, тщательно подготовив специально для нее взятые напрокат трагические маски и слова соболезнования (искренние, искренние, наверняка!), вопьются своими взглядами в ее лицо, увидят ее такую – совсем не победительницу, не уверенную в себе женщину, не красавицу, властную, ироничную, смелую – увидят и задавят своим соучастием, которое на самом деле никогда не бывает искренним. Не может быть искренним. Не может, и все.
Ей нестерпима была мысль о том, что в чьих-то глазах она получила по заслугам. «А будь на свете справедливость, ей бы досталось еще пуще!» – с мрачным удовлетворением воскликнули бы они.
Она все еще временами вставляла на несколько минут в телефон свою прежнюю сим-карту. Эти, из больницы, звонили ей долго, много-много месяцев. Еще бы! Такая несуразица! Не исключено, что они даже приезжали к ней по адресу прописки, просто дети ничего ей не сказали…
Подняв воротник тренчкота, она быстрым шагом прошла вдоль фасада клиники и свернула на набережную, и теперь оттуда, из-за поворота, принялась подглядывать за жизнью клиники, в которой проработала двадцать лет. С проходной выскакивали молоденькие медсестры, новенькие, какие-то незнакомые врачи (откуда они взялись, черт их побери? Это же элитная психиатрическая клиника на четыре отделения, и кого попало сюда не берут – только по знакомству, по согласованию «сверху»)… Больные так же, как и всегда, праздно шатались у арки, заходя в здание через вертушку, либо во двор клиники, а там сразу в калитку налево – в монастырский сад. Значит, знаменитое подворье, с которым они некогда воевали по коммунальным спорам, с его романтически запущенным садом, снова разрешило руководству клиники в определенные часы прогуливать там своих клиентов? Стайка каких-то женщин (о, ей было достаточно одного взгляда, чтобы признать в них своих подопечных, а отнюдь не кумушек из числа прихожанок) спорхнула, щебеча, со ступенек отреставрированного собора, прошелестела мимо Кати, и никто (никто!) из женщин не узнал в ней грозной и блистательной Екатерины Александровны, вершившей некогда их судьбы!
А Катя как раз узнала одну из них. «Биполярное расстройство личности по смешанному типу» – писала она ей в карту. Очередная дура, которая возомнила о себе лишнее и никак не желала прислушаться к голосу рассудка. Или хотя бы к голосу супруга, который все не оставлял ее своими заботами, вместо того чтобы давно плюнуть на нее и… Нет, плевала в него она – зубной пастой – и гостила здесь, в клинике, каждый год по два месяца. Железно.
Женщины прошли, оживленно обсуждая какого-то врача, имя которого Кате ничего не говорило, и нового настоятеля подворья, завернули за угол, а Катя, подумав, наоборот, вошла