сделать вывод, что в последнюю минуту все же, как и в Мюнхене, компромисс будет достигнут мирным путем.
Первое соображение заключалось в том, что в результате заключения пакта с Советским Союзом положение Польши стало безнадежным. Если учесть, что следствием этого было лишение Англии орудия блокады, и для оказания помощи Польше она действительно могла пойти только по кровавому пути наступления на Западе, то казалось вероятным, что Англия под нажимом Франции посоветует Польше пойти на уступки. С другой стороны, Польше должно было теперь стать ясно, что британские гарантии практически потеряли силу.[17] Более того, она должна была считаться с тем, что в случае войны с Германией в ее тылу выступят Советы, чтобы добиться осуществления своих старых требований в отношении Восточной Польши. Как же в такой обстановке Варшава могла не пойти на уступки?
Другое соображение было связано с фактом проведения совещания, в котором мы только что приняли участие. Какова была его цель? До сих пор в военном отношении намерение напасть на Польшу тщательно скрывалось. Сосредоточение дивизий в пограничной полосе мотивировалось строительством «Восточного вала». Для маскировки подлинной цели переброски войск в Восточную Пруссию подготавливалось грандиозное празднование годовщины сражения под Танненбергом. Подготовка к крупным маневрам механизированных соединений продолжалась до последнего момента. Развертывание проводилось без официального объявления мобилизации. Было очевидно, что все эти мероприятия не могут остаться неизвестными полякам, что они, следовательно, носят характер политического нажима, однако они были окружены большой тайной, и применялись все средства маскировки. Теперь же, в кульминационной точке кризиса, Гитлер вызвал всех высших офицеров вооруженных сил в Оберзальцберг – факт, который ни при каких обстоятельствах не мог оставаться в тайне. Нам он казался вершиной сознательно проводящейся политики блефа. Итак, Гитлер, несмотря на воинственный дух своей речи, все же стремился к компромиссу? Не должно ли было именно это совещание преследовать цель последнего нажима на Польшу?
Во всяком случае, с такими мыслями генерал-полковник фон Рундштедт и я выехали из Берхтесгадена. В то время как генерал-полковник направился прямо в наш штаб в Нейссе, я на один день остановился в Лигнице, где жила моя семья, – еще один признак того, насколько мало я внутренне верил в то, что скоро начнется война.
24 августа 1939 года в 12 часов дня генерал-полковник фон Рундштедт принял командование группой армий. 25 августа в 15:25 из ОКХ прибыл шифрованный приказ:
Операция „Вейс”, 1. Y [первый день операции] = 26.08, время 4:30.
Следовательно, решение о начале войны, в которую мы до той поры не хотели верить, было принято.
Я сидел с генерал-полковником фон Рундштедтом в нашем штабе в монастыре Гейлигес-Кройц в Нейссе за ужином, когда в 20:30 из ОКХ был передан по телефону следующий приказ:
Открывать