улыбалась.
Покатав её, неуютно сопящий Андрей подсаживался к Лене и, заводясь, толкал её пальцем в бок, а потом и Гретхен. Иногда, что-то не поделив, они с Ленкой дрались.
На занятиях Лена и Андрей пытались сесть вместе, но все преподаватели их рассаживали. Однако те умудрялись переговариваться друг с другом через аудиторию наискосок, часто срывали занятия, кидались друг в друга жёваной смолой и китайскими палочками. После занятий снова дрались, и однажды Лена расцарапала его до крови. Потом опять мирились и обнимались. И Лена пела и приплясывала, виляя бёдрами.
Я восхищалась ей и ненавидела её в то же время. Эту безбашенную, животную, ни о чём не думающую весёлую сволочь.
Однажды ей что-то не понравилось на лекции Захара Семёновича, и она сначала, заорав, влезла на стул, а потом – и на стол. И стояла на этой высоте, подбоченясь.
– Дурачок ты мой! – крикнула она оттуда Захару Семёновичу.
– Я не твой, слышишь! – заорал он в ответ. – Я не твой, я не твой, я не твой!
Почему я сдружилась с ней? Это произошло после той катастрофы в нашей жизни, когда отец уплыл отдыхать на Граппские острова, а вернулся санитарным пароходом больным.
Он утверждал, что его болезнь, разъедающая кости, получена просто от немытых стаканов. Но я-то хорошо уже знала, что такого практически никогда не бывает, и, скорее всего, мой отец изменил маме с какими-то местными женщинами. И каким он выглядел ничтожным, трясущимся, оправдывающимся… Отца было жалко, и в то же время он был противен теперь.
Я всегда ему верила, считала его честным и благородным. И – вот…
Это был слом в моей жизни. Мне не хотелось уже никому верить. Мне вообще ничего не хотелось. Я ничего не видела в будущем, я бросила вызов отцу, маме, себе, всем… И я потопала на прогулку вместе с Ленкой. И я пустилась во все тяжкие – стала курить и быстро подсела.
Вскоре для меня стало плёвым делом выкурить в день одну-две пачки сигарет. А Ленка, подумать только, изливала мне личное.
– Эх, Марианка! – надув губы, доверительно произносила она перед очередным девичьим трёпом.
Почему она вроде уважала меня?
Я, таким образом, уже знала, как однажды, выкурив гашишу, Ленка хулиганила на улице, кидаясь камнями, её схватили и посадили за решётку в темницу. Внёс за неё деньги и освободил из темницы её отец. Но дома он выдрал её солдатским ремнём. И она ходила в синяках на спине, с красными от скупых слёз наглой девки глазами.
Вскоре отец её стал гвардейцем, чтобы впредь под свою ответственность забирать дочь из темницы, если она снова туда попадёт.
Рано утром Ленка вела в ясли маленького братика. А вечером мы сидели с ней и ещё с Гретхен на скамейке, курили, у меня уже доходило до трёх пачек в день. Выпившая медовухи Ленка рассказывала мне, как мама купила ей на её двадцатилетие несколько пар новых шёлковых панталон – на кулиске-завязке и на резинке.
Ленка зычно распевала на лавочке песни. Андрей, её прихехешник, визжал, плясал в одиночку, бегал отлить за скамейку, играл в бильбоке.
Это