морщинистую кожу, отдаваться чужим, торопливым рукам и улыбаться, улыбаться, улыбаться…
Пат взяла меня за руку, повела по коридору. В номере восковая улыбка сменилась бледностью. Пат пыталась успокоиться, избегая глядеть мне в глаза; я чувствовал, как напряжена ее худенькая спина. Она усадила меня на кушетку, сняла с меня рубашку, штаны, став на колени, стянула носки. Все повторялось… Вдруг она вздрогнула, с беспокойством глянула на меня, тронула плечо. По самому краю у меня красовалась старая татуировка с афганской еще кампании: буква А на силуэте гор и автомат, скрещенный с ножом. Потом она торопливо стянула с меня остальное… Помнила, помнила, черт побери, мое тело среди тонн похотливой говядины. Она увидела то, что искала, – последнее, что осталось от меня прежнего, – родинку на бедре! Так же проворно Пат повернула мое тело, глянула на спину. Под лопаткой, тоже времен Афгана, пулевой шрам…
– Кто вы? – не скрывая ужаса, спросила она, отступив и запахнув халат на груди.
У меня дрогнул голос:
– Пат, это я, Володя…
– И тело твое, и голос… – Она осторожно дотронулась до моей руки, – и руки твои… Я схожу с ума? Куда ты дел свою прошлую голову? (Она так и сказала: «last head»).
– Она сейчас в музее боевой славы.
– В каком музее? – она простодушно округлила глаза.
– Я сделал пластическую операцию. За мной охотились киллеры, мне посоветовали изменить лицо и фамилию…
– Как это ужасно! – искренне расстроилась она.
– Тебе противно мое новое лицо?
– Нет, что ты…
Она долго молчала, осваиваясь и еще не веря. Наконец выдавила, наверное, чтоб не обидеть:
– Что-то осталось твое, но оно уже другое, такое непривычное…
Я стоял голый, а она даже забыла раздеться, продолжая сумбурно говорить.
– Я сразу узнала твой голос, и вдруг другое лицо! Боже, как страшно… Почему ты не сказал сразу? Тебе пересадили голову? Я ничего не понимаю, я запуталась, зачем ты согласился на это?
– Я говорил, ты не хотела даже слушать!
– Ты неправильно говорил! – вдруг твердо произнесла Пат. – Кроме того, пришел поздно ночью… Я чуть не умерла от страха! Можешь представить: услышать твой голос – и увидеть чужого… А можешь доказать, что ты – это ты? – вдруг недоверчиво глянула Пат. – Вот скажи сейчас же, что ты пил перед тем, как мы впервые занимались любовью в твоем отеле?
– Виски с содовой. Ты у меня тогда еще стакан отобрала и потащила в душ…
– А какой это был отель?
– «Амбассадор», – устало ответил я.
Она тоже стала чужой. От былой наивности не осталось и следа, в каждом движении угадывался отработанный скучный профессионализм. А ведь тогда она была так по-детски невинна, даже несмотря на особенности профессии.
– Почему ты вернулась в салон? – с излишней жесткостью спросил я. Как будто имел какое-то право. Этакий черт-те откуда залетный