Волланом?
Франк покачал головой:
– Наверное, о томлении духа, как обычно. Хотя Сонни Лофтхус сам исцелял души.
– Вот как?
– Лофтхус самоизолировался от остальных заключенных. Он держал нейтралитет, не принадлежал ни к одной из группировок, которые всегда существуют в тюрьмах. И он не разговаривал. Разве не это определяет хорошего слушателя? Он стал для заключенных своего рода исповедником, человеком, которому они спокойно могли доверить все, что угодно. Кому бы он побежал рассказывать об их тайнах? У него не было союзников, и в обозримом будущем он не вышел бы из тюрьмы.
– За какое убийство он сидел? – спросила Кари.
– За убийство человека, – сухо ответил Франк.
– Я имела в виду…
– За жестокое убийство. Он застрелил азиатскую девушку и задушил косовского серба.
Франк придержал для них входную дверь.
– Подумать только, такой опасный преступник на свободе, – произнес Симон, осознавая, что в его высказывании прозвучал чистый, неприкрытый садизм.
Он совсем не был садистом, но для Арильда Франка сделал исключение. И не потому, что к Франку как к человеку трудно было относиться с симпатией, – с этим можно было примириться. И не потому, что он не делал свою работу: в Полицейском управлении хорошо знали, что именно Франк поддерживает порядок в Гостюрьме, а вовсе не человек, именуемый начальником тюрьмы. Дело было в другом. Сумма очевидных случайностей вызывала подозрения, вызревавшие так долго, что они уже почти превратились в самое настоящее знание, увы, бездоказательное: Арильд Франк был коррупционером.
– Я даю ему сорок восемь часов, комиссар, – сказал Франк. – У него нет денег, нет родственников и друзей. Он – одиночка, сидевший в тюрьме с восемнадцати лет. Двенадцать лет. Он ничего не знает о мире за стенами тюрьмы, ему некуда пойти и негде укрыться.
Кари почти бежала, чтобы не отстать от Симона, направлявшегося к машине. Комиссар размышлял над словами Франка о сорока восьми часах. На эту тему он бы поспорил. Потому что кое-что в этом парне он узнал. Симон не понимал, что именно, – возможно, только походку и манеру держаться. Но вполне вероятно, что тот унаследовал нечто большее.
Глава 14
Йонни Пума повернулся на своей койке и посмотрел на нового товарища по комнате. Он понятия не имел, кто изобрел выражение «товарищ по комнате», но в «Иле» такое название было абсолютно не к месту. Гораздо правильнее было бы «враг по комнате». Ему еще не приходилось делить комнату с человеком, который не попытался бы ограбить его. И которого он сам не пытался ограбить. Поэтому все свои ценные вещи, а именно непромокаемый бумажник с тремя тысячами крон и двойной мешочек с тремя граммами амфетамина, он прилепил скотчем к внешней стороне бедра, на которой у него было так много волос, что если бы кто-нибудь начал отдирать скотч, то Йонни очнулся бы от самого глубокого сна. Потому что на протяжении последних двадцати лет жизнь Йонни Пумы состояла именно из этого: из амфетамина и сна. С 70-х годов и до наших дней ему ставили все возможные диагнозы, чтобы объяснить