ей.
– Да, формально ты меня спас, – ответила она, срывая голос от напряжения, – но перед этим ты выпустил на божий свет свою маниакальную сущность.
– Да, я спас тебя, – растягивая каждый слог, напевал Саймон, – и неважно, как я это сделал.
Своими руками он жёстко дёргал голову Ромуальды, имитируя утвердительный кивок. Только таким способом он мог получить её согласие.
– Спасибо, – нехотя и достаточно грубо произнесла Ромуальда.
Саймон ощущал едкую концентрацию лжи, стремительно расползающейся в пространстве вокруг них, но навязанная им игра продолжалась.
– Нет! Волшебное слово!
Ромуальда знала много «волшебных слов», но Саймон всегда хотел слышать в свой адрес лишь одно из них:
– Благодарю.
Это доставляло ему неведомое для неё и особенное для него удовольствие. Банальное слово, куда более банальное лицемерие, и повторяющиеся ситуации, когда он агрессивно выпрашивал слова благодарности, одобрения и согласия – всё это давало ему кратковременную экстатическую встряску.
– Теперь ты должна добиться моего прощения.
Да, он никогда не мог остановиться. Последняя фаза любого их с Саймоном конфликта считалась самой ненавистной для Ромуальды, поскольку запросы Саймона провоцировали у неё натуральные приступы тошноты. С другой стороны, эта фаза давала ей своеобразную перезагрузку и Ромуальда могла выступать против агрессора с новыми силами, каждый раз появляющимися непонятно откуда.
– Я должна молить о прощении? За что?
– Десять из тридцати пяти лет единственной и бесценной жизни я прожил с больной на всю голову женой. Мои лучшие годы смешались с дерьмом! Кто знает, что нас ждёт впереди, а я уже достаточно пострадал. Вопрос о том, кто над кем издевается, остаётся открытым, и будет висеть на твоей совести мёртвым грузом моей загубленной судьбы. Ты должна держать ответ за причинённое тобой зло. Вчера, сегодня, завтра – всегда, сучка! Всегда!
Прежде, Ромуальда соблюдала устоявшийся порядок выяснения отношений с мужем и в конце, после оскорблений и потасовок, просила прощения у Саймона с одной лишь целью – чтобы он отстал от неё и не вынуждал его добивать. В этот раз, из её уст вырвалось слово, перечёркивающее весь сценарий:
– Уходи.
Саймон был обескуражен. Новые условия игры он считал неприемлемыми. Ситуация вынуждала его либо отступить, либо действовать радикально, но ему было страшно двигаться в направлении, заданном другим человеком. Он не изменял привычке действовать только в том случае, когда имеет возможность предвидеть последствия собственного выбора. Отступление приравнивалось к унижению, причиняющему невыносимую душевную боль.
У двери, в момент, когда казалось, что он намерен уйти, Саймон остановился, и дал понять, что намерен остаться. Он был не в силах меняться сам, а уж тем более менять свои привычки.
Исхитряясь по максимуму, он продолжал свою злобную импровизацию,