муж влюбленный вдруг вытаскивает пистолет и приставляет к животу жены. Молчи, дура, говорит.
– Вай ме! – вскричали грузинские женщины! И закрыли глаза ладонями.
Потом одна повернулась ко мне и сказала:
– Вот как можно пистолетом родную жену пугать, не понимаю… Любовницу пусть свою пугает, скотина. ЗВЕР. Как она с таким жила, не понимаю… Хинкали зря не взяли. И морс уже остыл, попейте, кино еще долго, отдыхайте. Кушать захотите – скажите, сулугуни жареный попробуйте.
И опять стали смотреть фильм.
А муж их подсел ко мне, все же вино принес, угощаю, говорит. Налил медленно вино, медленно поставил бутылку на стол и тихо сказал:
– Женщины никогда нас не поймут. Никогда! Мы же не изменяем, слушай… Мы их всех любим! Слушай, что плохого в любви?! Умру не пойму…. Это не война, не ненависть… Любоф!
И подлил мне вина.
Окна без стекол
Архивом «Севзапрыбы» заведовала Екатерина Ивановна, румяная от гипертонии, улыбчивая сплетница. Очень добрая. Она все время звонила дочке Ирочке, только так к ней обращалась, и спрашивала, как дела. Ирочка была почти замужем, но очень близка с мамой.
Екатерина Ивановна всегда по телефону рассказывала Ирочке про нас.
Алла? Она сегодня в новой юбке, уже осваивается, правильные кальки достает с полок… В лодках стала разбираться.
Рут? Рут ничего. Молчит. Работает на своем ксероксе. Что ей сделается, скале этой.
Надька? Надька из туалета не вылазит, курит там часто…
Рут была крупной эстонской девушкой, три Данаи, с лицом музейной красоты. Ходила всегда с таким достоинством, как будто быть Данаей, несколько Данай, – это предел мечтаний женщин. Я любовалась ее медленной походкой и прямой спиной, непроницаемым, красивым, несовременным лицом. Картина. Музей. Екатерина Ивановна любила всех обсуждать и говорила, это она от толщины так медленно ходит, а не от достоинства.
Надька была молодой облезлой курякой, похожей на детдомовскую. Ни кожи, как говорится, ничего. Только беззлобность.
Надька, выходи из туалета, иди работать, Аба Меерович пришел, чертежи ему нужны. Целый список принес.
Аба был всегда веселым, в маске хохмача, рассказывал один и тот же анекдот и сам же смеялся.
Надька вышла в помятом коротком платье, одернула его, ножки тонкие, кривые, Аба обдал ее пустым взглядом, рассказывая свой вечный анекдот.
Вдруг все замолчали. Это вбежал наш непосредственный молодой начальник. Сначала в комнату, как обычно, ворвался запах его застарелого пота, потом он. Это был недавний комсомольский работник, не справился с комсомолом, и его отправили на понижение – имитировать бурную деятельность, активно потея, до тошноты.
Институт, домики его отдельные, находились прямо на берегу залива, и в обед, летом, мы сидели на теплой гальке или лежали, дышали морем и замирали от красоты. Работа на берегу моря – это было самое лучшее в ней.
Генеральный был редким мужчиной, красавец, швед такой. Или норвег. Холеный. Спокойный. И жена там же его работала, пара замечательная. Тоже красивая и все