которые до вас жили, тоже обещали. А потом… Правда, открытки на праздники присылают, и на том спасибо. Одна я осталась на этом свете, совсем одна, – вздыхает она.
– А разве у вас нет детей? – осторожно спрашиваю я, поглядывая на стену соседней комнаты, где в рамках висят фотографии молодых парней.
– Все у меня было, – говорит женщина и не замечает, как из-под ее век выбегают две слезинки, катятся по морщинкам и теряются где-то на лице. – И муж хороший был, и трое сыновей, как трое соколов. Всех забрала проклятая война. Никто домой не вернулся. Одна теперь радость: слышать ваш веселый щебет в доме.
Когда Лидия Максимовна ушла, Валюша шепнула мне:
– Я отсюда ни ногой. Пусть меня эти ненасытные хоть до костей сгрызут!
– Я тоже, – сказала я.
… января 1955 г
Я – бездарь. Тупица никчемная.
Откуда у меня взялась уверенность, что я все как следует выучила и хорошо подготовилась к экзаменам? На первой же сессии я получила тройку по геологии. Просто представить невозможно. Это – мое первое поражение. То ли я что-то упустила, то ли преподаватель отнесся ко мне слишком сурово – но что теперь гадать? Факт остается фактом. У меня в зачетной книжке – тройка. А это значит, что до следующей сессии я не буду получать стипендию. Как я покажусь дома? Как мне теперь смотреть в глаза отцу и матери? Приехать и сказать: смотрите, какую бестолочь вы воспитали!
Я не оправдала надежд родителей. Поэтому мне больно и грустно.
Даже не знаю, что бы я делала без Вали и Петруся. Полдня я проревела дома. Все это время Валя пыталась меня утешить.
– Ну, не конец же света пришел?! – сказала она в конце концов, поняв, что никакие слова утешения на меня не действуют. – Тебя что, из института исключили? Так чего ты тогда убиваешься?
– Как я посмотрю родителям в глаза? Они же рассчитывали, что я буду получать стипендию. И я сама на это надеялась. Понимаешь, это были бы мои первые в жизни собственные деньги! А я их не получу, потому что я – тупица!
– Хватит реветь! Уже вся подушка от твоих слез мокрая, – заявляет Валя. – А Петрусь на улице совсем задубел, тебя дожидаясь.
– Что ему понадобилось?
– Вытри слезы, одевайся и иди к нему, сама узнаешь.
Через силу умываюсь, вытираю лицо полотенцем. В зеркало хоть не смотри: глаза опухли, нос красный, как у Деда Мороза. Жаль только Петрика – он на морозе аж приплясывает.
– Чего тебе? – спрашиваю вместо приветствия.
– Идем со мной. Я тебе кое-что покажу.
– Мне сейчас только гулять, – отвечаю, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются непрошеные слезы.
– Идем! – настойчиво говорит он. – Мне надо с тобой потолковать.
Неохотно беру его под руку и куда-то плетусь по сугробам. Вскоре мы оказываемся на центральной улице города. Там, на площади, невдалеке от памятника Ленину, возвышается елка. На ней множество разноцветных стеклянных шаров и серебристого «дождика».
– Какая красота! – говорю я с восхищением.
– Вот видишь! А ты не хотела идти!
Мы, как дети, обходим елку со