любимого детского мультика. Она порылась в отцовском инструменте, достала молоток. Фунтик смотрел на решительные действия девчонки грустными глазами. Складывалось впечатление, что он пытается натянуть на голову широкополую шляпу, которую держал в руках, торопясь прикрыть место удара, но руки его не слушались, «парализованные страхом» неминуемой развязки. Настя осторожно, словно по живому, стукнула его тяжёлым молотком в место пропила. Раздался глухой звук, и на стол упало отбившееся у скульптурки глиняное ухо. Второй удар прошёлся вскользь. Словно Фунтик успел в последний момент увернуться и, соскочив со стола, попытался спрятаться, закатившись под кресло. Настя схватила живучего поросёнка и, оглядев комнату, увидела папину шестнадцатикилограммовую гирю. Почти половина её веса. Она положила копилку рядом с зелёной гирей и отошла чуть в сторону, собираясь с силами. Папа легко подкидывал эту гирю одной рукой и ловил её в воздухе. Но хватит ли у неё сил приподнять и опустить этот тяжёлый груз на копилку?
«Папа всего один раз уронил эту гирю, и след от её падения до сих пор виднеется на деревянном полу. Мама тогда его стала ругать, боясь, что придут жильцы с нижнего этажа и у них будут неприятности. Она просила отца больше не заниматься дома или хотя бы не жонглировать, но он не послушал. Он опять стал подкидывать гирю и перехватывать попеременно то левой, то правой рукой. А мама каждый раз охала и, как маленькая девочка, закрывала лицо руками. И всё просила, и просила, и просила его остановиться. И я тоже стала просить отца не подкидывать это железное чудовище, которого боится мама. А он смеялся над нашими страхами и кидал снова и снова… Фунтик такой маленький на фоне этого зелёного монстра. Без отколотого уха, словно раненый. Может быть, его ещё можно приклеить обратно? А часы? Они так и будут стоять на месте? На том месте, в котором пропала мама…» Девочка вздохнула и решительно взялась двумя руками за ручку гири.
Стограм не хотел просыпаться. Несмотря на холод, пробравший его до костей и выморозивший остатки алкоголя в крови. Болели разбитое лицо и ребра. Каждое шевеление доставляло сильную боль. Это была одна из причин, по которой он не решался вставать. Но не главная. Больше всего его страшил сам процесс продолжающегося жизненного течения, в котором он – словно клеточка планктона в бесконечном пространстве Мирового океана. И ничего хорошего его уже не ждёт. Клеточка ничтожная, больная, никому не нужная. Никому, даже огромным поедателям человеческих душ, которые ею брезгуют и пропускают её через кармические жабры, каждый раз вновь заставляя просыпаться с осознанием своего полного ничтожества. Только голуби его любили. Их нежное воркование заменяло Стограму человеческую привязанность и любовь, которыми после смерти матери он был обделён. Ещё давно в детстве его мама рассказала ему о народном христианском предании, в котором говорилось о самопожертвовании голубя. Царь Ирод после убийства всех младенцев мужского пола, дабы убедиться, что Иисус Христос уничтожен,