Вопреки судьбе. Виктор Глумов

заметил керосинку, зажег ее спичками.

      – Надо же, – проговорил он, усаживаясь на пень. – Кто-то ее заправляет, спасибо доброму человеку.

      – Это я, – призналась Кузя, снимая рюкзак. – Сяду на пенек, съем пирожок. Будешь?

      – Пирожок? – вскинул брови Арамис.

      – Можно и его. Вот тебе стишок-«пирожок»: у машины три педали, у пианино – только две, а это значит, в пианино стоит коробка-автомат.

      – Ха! Остроумно. А я думал…

      – У меня есть, правильно думал, – Кузя положила на стол пакет, развернула его, и запахло домашними жареными пирожками. – Круглые – с мясом, длинные – с яйцами, чтоб смелее быть. Бабушка в дорогу собирала, я ей сказала, что иду в поход с друзьями.

      – Передавай ей спасибо. Ммм, вкуснотища! – проговорил Арамис с набитым ртом.

      Он домашние пирожки лет пять не ел и поставил отметочку в памяти, что, когда в гости придет очередная дама, надо попросить ее пожарить чего-нибудь вкусного.

      – Слушай, ты такая симпатичная девушка, и вдруг Кузя. Как тебя зовут? Уж прости, Кузей называть язык не поворачивается.

      – Это еще со школы. Фамилия у меня Кузьмина. А поскольку я была мелкая, пакостная и растрепанная, меня назвали в честь домовенка.

      – Ну а имя? Имя, сестра!

      – Марьяна. Да, выпендрились родители.

      – Почему же? Мне нравится, – проговорил Арамис, потянулся к пятому пирожку и мысленно приказал себе остановиться, потому что путь к его сердцу отныне был не просто протоптан, а посыпан песочком и выложен плиткой.

      – У меня предложение, – сказала Кузя, доставая ПДА. – Ложимся спать, завтра поднимаемся в полпятого и идем на разведку, чтобы никто нам не мешал.

      – Согласен, – кивнул Арамис.

      Стоило ему подумать о Соколе, и хорошее настроение улетучивалось. Каждый час промедления приближал его смерть.

      Подождав, пока Марьяна уляжется, Арамис загасил керосинку, лег и долго ворочался, пытаясь одолеть дурное предчувствие, но большую часть времени оно побеждало. Уснуть удалось к часу ночи, отогнав мысли о Соколе с простреленной грудью, труп которого доедают мутанты.