по-настоящему обрадовался и конкретно загорелся.
– Пакуй, Ваня. Обязуюсь, если бабку тебе не найду, сам огород твой полоть буду! – и быстро, совершенно не пьяно, побежал вдоль Иванова забора домой.
Если бы это было смешно! Иван с трудом зашёл домой и, найдя муравьиный яд от хондроза, решил намазаться, надеясь, что это нехитрое, но конкретное лекарство ему поможет. Пройдя в спальню и включив свет, он снял рубаху и майку. Выдавив из тюбика на ладонь полоску мази, хотел поднять руку, но… рука дальше не тянулась. Он доставал только до плеча и то спереди, движение дальше вызывало боль и лишало возможности даже шевелить рукой.
«Да что же это такое!» Конечно, всякое было, но не так же безвыходно… Решив не мучить себя, втёр мазь в руки, с трудом надел майку и вдруг вспомнил, что не мыл ноги. Решил обмыться в бане, чтобы не мокрить дома. В бане было прохладно. Иван задрожал всем телом, но, поборов слабость, снял штаны и, сев на лавку, стал поливать уставшие и липкие ноги водой. Вылив ковш в таз, привстал и обмыл лицо, содрогнувшись от воняющих мазью рук. «Делаю всё не по очереди как-то… как маленький» – и, вспомнив поговорку «что стар, что млад…», рассердившись на себя, прошёл в дом и сразу лёг…
«Как же быть? А ведь, если бы я первый, как бы Марфа моя поступила?» – он почему-то и не помнил совсем её больной или неуверенной в себе. Казалось, на любую трудность у неё есть ответ или даже конкретное решение. И он ещё раньше замечал, что жил за Марфой, как за каменной стеной, не позволяющей бедам подойти к любимому ею деду.
«Ясно. Она, конечно же, смогла бы жить одна, умевшая всё и обладавшая мужицкой волей…»
Иван смотрел на вечерний свет за окном и, казалось, видел её лицо, почти всегда улыбающееся, и даже слышал её голос, в последнее утро жизни ещё весёлый:
– Дед, я пошла к Марьке, подмою вымя и угощу чем… Ты подходи, подои её. – Там он бабку и догнал, около полуоткрытой двери сарая, припавшую к косяку и шептавшую вмиг пересохшими губами:
– Что-то, старый, больно совсем по груди… и ноги не идут, ватные…
Он ещё пытался помочь ей, но, вмиг отяжелевшую, уронил на землю и, завопив, побежал за фельдшером, не понимая, что делать дальше…
Прибывшая помощь не пригодилась: бабка уже вытянулась, улыбаясь, как в добром сне…
Он, снова сжавшись от испытанного страха, неожиданно задрёмывал на какое-то время, но скоро просыпался, памятуя о пережитом – и так всю ночь! Уже под утро, стиснув зубы, встал, нашёл за стоявшей на шкафу иконой длинные церковные свечи, зажёг одну и, поставив в рюмке на стол, снова лёг. Святая свеча, сладко благоухая воском, легонько мерцала, а он, глядя на плавающий огонёк, в кой-то миг утерял нить своих размышлений и наконец уснул, чётко услышав в последний момент:
– Пускай она будет… я не в обиде… Только не забывай совсем. А так, пускай…
* * *
Утром Иван неожиданно почувствовал себя хорошо. Проснувшись совсем «по свету», пошёл, открыл скандальных кур, выкопавших у двери ямы, и, уже возвращаясь в дом, прижимая к груди три яйца, вспомнил о вчерашних