всем телом будешь мне принадлежать. Сегодня ж только руку я прошу. И губы протяни для поцелуя.
– Стесняюсь я.
– Стесняемся мы оба. Я женщину не знал.
– А я – мужчину.
– Все узнавать самим придется нам. Все тайны сладкие супругов тайной жизни. И надо нам сегодня хоть начать, хоть приступить к познанию друг друга.
– Страшно.
– Ты слышала? Нас Бог благословит. За шею обними меня руками, и губы дай…
Оказалась Сонька хорошенькой девчонкой-непоседой, а в дальнейшем – страстной и ненасытной любовницей. И пророчество забылось на много лет. Но вот – сбылось, однако. И порой Полипий ловил себя на сожалении, что не решился батюшку-пророка расспросить подробнее, что дальше с ними будет: вот было б интересно тогда узнать – да даже и теперь. Да только ни теперь, ни вскоре после это стало невозможно: «венчальный» помер, и преставился он Богу. Сонька сильно тогда переживала, так как почитала его своим отцом духовным, и искренно уверена была в святости его еще при жизни.
Однако, хоть и женились, как говорится, без любви, а зажили неплохо: постепенно – хотя не сразу – и стерпелось, и слюбилось. Он Соньке никогда не изменял – не грешен, Слава Богу. Свою ей верность он всегда хранил – по вере в Бога, согрешить боялся. Ведь как потом служить? Как потом – с какою рожей – перед Богом встанешь? И хоть за жизнь наслушался досыта, и достоверно вдоволь знал историй про женатых на женщинах монахов, про архиерейских женщин и детей… Да что там жен – а «мальчиков» хотите? А засилье «голубых» в верхах церковной власти, без одобрения которых ни одного вопроса нынче в Церкви решить теперь и нечего пытаться? А «содомский грех» в монастырях, который монахи втайне оправдывали, как возможную замену безбрачию, обещанному Богу? Что, бесспорно, кощунством было страшным, даже большим своей циничностью, чем самый этот грех. «Ну хватит, хватит», – он себя одернул. Коль дать подобным мыслям волю – того гляди, чтоб веры не лишиться, на верующих глядючи дела. А между тем, все это было спокон веков. Тем более – теперь, когда в священство, в освобожденную от коммунизма Церковь, понабралось и понабилось сброду случайного, пришедшего «наесться». А он вот не таков. Воспитан в церкви, в семье с традицией из рода в род священства, он, сколько знал себя – боялся Бога. Давным-давно, и как-то незаметно утратив веру и доверие к людям, а вместе с тем – и интерес к ним, к их уникальным человечьим судьбам – считал он, что, в отличие от многих, ему, как прямо избранному Богом – Бог может не простить того, что, может, всем этим грешникам презренным Он прощает. Поэтому старался не грешить он – и даже мысль о близости возможной с другими женщинами, если приходила, – ее он с возмущением гнал, а после на исповеди каялся пред службой.
– Полик, да ты что, заснул там, что ли? Довольно нежиться, – донесся Сонькин голос сквозь шум и плеск воды, – Иди быстрее. Готов уж завтрак – кофий простывает.
Однако – был грешок когда-то – он порою не мог,