в порядке? – спросил гарсон у Софи, поглядывая на Гилберта.
– Да, конечно, – ответила та.
– Не надо ревновать, Жильбер, – поддразнила Софи, когда юноша отошёл к соседнему столику, – я же не лезу в твою личную жизнь. Кстати, как дела в Амстердаме. Я очень сомневаюсь, что ты смог бы оставить свой «Велюр» ради Парижа.
Ему стало стыдно. Ведь его гнев действительно был частично продиктован ревностью к неизвестному Полю. Один Бог знает, сколько таких Полей было у неё за эти полтора года. Правда в том, что, идя на эту встречу, Гилберт втайне надеялся, что Софи осознает, какую боль причинила ему. Если бы она попросила у него прощения, искренне признала свою вину, он мгновенно простил бы. Сейчас же к нему пришло горькое осознание того, что до этих пор он совершенно не знал эту женщину. Она не только не извинилась, но и не испытывала ни малейших угрызений совести.
Подняв на неё глаза, он понял, что она ждёт от него ответ на свой вопрос об Амстердаме.
– Не решай за меня, – машинально парировал он, чувствуя странное облегчение. Как будто обида на неё и эта боль от её предательства все это время камнем лежали на сердце, а гадкие новости от Софи позволяли ему не только наконец-то отпустить её. Он представил себе, как страдала бы Габриэла, узнав обо всём, и странным образом его это успокаивало. Ведь именно Габриэла поддерживала его, говоря, что лучшего мужа, чем он, не могла бы и желать для Софи. Утверждала, что Софи – легкомысленная идиотка, не ценящая своего счастья в его лице. Гилберт знал, что Габриэла была искренна в своем сочувствии. Эту женщину можно было обвинить в чём угодно, но не в лицемерии. Внезапно ему захотелось встать и уйти, словно в присутствии Софи ему не хватало воздуха. Он почувствовал противную горечь во рту, будто только что выкурил десяток сигарет одна за другой.
– Хотя ты права, – не выдержал он, – теперь Париж для меня отравлен одним твоим присутствием.
Это прозвучало так по-детски, что она засмеялась. Но ему уже не хотелось её просто ударить. У него возникло желание воткнуть ей в сердце что-нибудь острое, чтобы она хоть на мгновение ощутила ту боль, которую причинила ему. Он глотнул кофе, чувствуя в его мягкой горечи гадкий привкус глубокого разочарования в человеке, которого он так беззаветно и искренне любил. Где-то внутри шевельнулось дежа-вю этого чувства. Но сейчас от него осталась только саднящая боль даже не в сердце, а где-то в ключицах. Кончено. Они чужие отныне и навсегда. Она не заслуживала его любви. И ненависти его тоже не заслуживает. Гилберт глубоко вздохнул, чувствуя, как проясняется в голове. Но она расценила его вздох по-своему и продолжала нести какую-то неуверенную чушь о ревности и о том, что у них больше нет ничего общего. Хоть в этом она была права…
– Мне пора, – резко сказал он и встал, прерывая её болтовню. Она вскинула на него удивлённые глаза.
– Я передал тебе просьбу матери. У меня ещё дела перед отъездом.
По её лицу было видно, что она не так планировала их прощание. Но ему больше не хотелось находиться рядом с ней. Он вышел