И в том, что ей пришлось выйти замуж за моего папу, а не за какого‑нибудь выдающегося мужчину, тоже была виновата я, слишком рано расположившаяся у нее в животе. Еще я была виновата в том, что мама все время болела и отличалась феноменальной некрасивостью. «Смотри, какая я до родов хорошенькая была, – тыкала она мне в носик черно‑белыми фотокарточками. – А вот это уже после родов. Видишь разницу? Видишь, как фигура поплыла? Девочки ведь красоту у матерей отнимают, а мальчики – здоровье, – говорила моя мама. – Вот родишь, узнаешь. Но ты у меня одна за двоих постаралась – и красоту, и здоровье, все забрала. Все я тебе отдала. Пользуйся с умом! А то я уже вся больная из‑за тебя, ничем тебе помочь не смогу. Помнишь, ты меня лягнула в живот в два годика? Вот с тех пор у меня желудок так и болит».
В пасмурные дни мама все время держалась за левую грудь. «Ой ломит, ломит, сил нет, – охала она. – Это ты, маленькая хулиганка, в детстве укусила меня аж до слез! Так с тех пор и болит!» Иногда она путалась и хваталась за правую грудь… Не исключено, что туда я ее тоже кусала. Еще у мамы болели руки: «Потаскай‑ка такую тяжесть, ты же до двух лет с рук не слазила». А еще – позвоночник. «Думаешь, это шутки – девять месяцев с вот такенным, перевешивающим меня животом таскаться? Ох, и здорова же ты девка родилась!»
Пожалуй, совет «рано не рожай» – единственный из маминых советов, которым я действительно воспользовалась. Просто мне не хотелось выплевывать из своего организма еще одно столь же несчастное существо, как я в детстве. На все остальные мамины советы я забила.
Беременной я ходила со смутной брезгливостью – как будто бы в животе у меня прописался не человеческий детеныш, а зубастик из фильма «Чужой». Я с ужасом ждала того дня, когда Оно все‑таки вылупится на свет, чтобы испортить мне всю жизнь. Но мама не позволила ему это сделать. Она вовремя изолировала Петьку от меня, а меня от Петьки, взяв на себя все заботы о моем позднорожденном чаде. Она опять принесла себя в жертву мне, как делала это всю жизнь. Поскольку ее жизнь представлялась мне загубленной с самого начала – то есть с ее восемнадцати лет, то я эту жертву приняла. Все равно уж ее судьба безвозвратно превращена в бочку дегтя с моим рождением – еще одна ложка говнеца погоды не сделает.
– Ну вот и повидались, – завершила я неловкую беседу с собственным сыном. – В следующие выходные можешь не приезжать. Чего тебе столько времени на дорогу тратить? Двести километров – это не шутки. Побереги силы. На работе пригодятся. Даше привет!
Я проводила Петю до машины, зачем‑то потащив с собой ту самую авоську с фруктами, которую привез он. Она больно била меня по ногам, но возвращаться в комнату, чтобы оставить ее, не хотелось. Это растянуло бы во времени и без того не очень приятную процедуру прощания с Петькой.
– Ну вы, мама, если что понадобится, звоните, – сын неловко и скованно чмокнул меня в щеку.
Непонятно