Маш. Ты что? Я ведь не буду писать никакую статью.
Я посмотрела на него, снизу вверх. Поднимать глаза было больно. Шевелиться было очень неприятно.
Кажется, он говорил серьезно.
– Почему? – спросила я шепотом.
– Но… мы же вчера уже говорили про это, нет? Ты разве не помнишь?
Я попыталась вспомнить. Что-то действительно… смутно шевельнулось у меня в голове.
Мы сидели в номере… в моем?.. в его?.. и пили… И он действительно говорил, что… Я была пьяна. Я не помню.
– Я не помню.
Антон посмотрел на меня немного испуганно. И зачем-то протянул мне свой недопитый капучино.
– Спасибо, не хочу.
Он выкинул стаканчик в урну и положил мне на плечо свою большую толстую руку с розовыми пальцами-сосисками. Я почувствовала, что меня вот-вот вырвет. Эта рука… Я вдруг поняла, что эта рука… что я откуда-то знаю, какая она на ощупь… шершавая… и как она глупо трясется… И…
– Ты совсем ничего не помнишь? Мне казалось, ты была все же не настолько пьяна, чтобы…
– Подожди, я сейчас приду. Ты, пожалуйста, подожди.
Я поднялась на ноги и насколько могла быстро побежала через весь павильон к лестнице, и на второй этаж, и в тошнотворно-цветочное благоухание уборной, и в маленькую тесную кабинку, в которой меня наконец вывернуло наизнанку, наизнанку, наизнанку этим их чертовым кофе и круассанами, и просто ничем – до рези в пустом желудке, до слез.
Потом я вернулась к нему.
– Напомни мне только, почему ты не будешь писать статью. Только это.
Он смотрел на меня своими маленькими мышиными глазами и молчал.
– Антон? Как ты объяснишь в редакции, что съездил в командировку и ничего не написал?
– Понимаешь… Маша. Ну, я просто… я просто не собираюсь возвращаться туда.
– Куда, в редакцию?
– В редакцию. И вообще в Москву. В Россию.
Антон опустил глаза, поскреб пальцем неприятное желтое пятно на брюках.
– И тебе тоже, Маш, не советую. Туда возвращаться. Там сейчас начинается плохое время… Ты же знаешь. В такой ситуации получить здесь политическое убежище – не проблема. И у меня, кстати, есть здесь неплохой проект. Сетевой. Ладно… Пойду.
Он неопределенно махнул распухшей пятерней, сунул мне в руки свою большую книжку с картинками, повернулся спиной и стал решительно протискиваться к выходу, наступая на ноги веселым резиновым французам.
Упс – пардон. Упс – пардон.
Я снова присела на корточки и раскрыла книгу.
…Жил на опушке дремучего леса бедный дровосек с женой и двумя детьми: мальчика звали Гензель, а девочку Гретель. Жил дровосек впроголодь; и наступила однажды в той земле такая дороговизна, что ему не на что было купить даже кусок хлеба. Вот как-то вечером лежит он в кровати, не спит, а все с боку на бок переворачивается…
III. Путешествие
До вечера я провалялась в номере, накрывшись тремя одеялами, чтобы не знобило.
Мне снились какие-то хищные синие ромбы