по Вецлару Иерузалем. А сам Гёте избавился от страданий путем всея писательской сублимации – написав роман «Страдания юного Вертера». Где и «подарил» своему герою Вертеру судьбу Иерузалема.
Роман имел оглушительный успех, небывалый, пожалуй, в мировой литературе. Если «Гёц» сделал Гёте известным всей Германии, то «Вертер» превратил его в главную европейскую знаменитость эпохи.
Вскоре тиражи изданий в Германии побьют все мыслимые рекорды, роман будет переведен на многие европейские языки, всюду – от аристократических салонов до скромных гувернерских каморок – зачитываем до дыр. С ним не расставался в своих военных походах и кумир эпохи Наполеон, прочитавший «Вертера», по его уверениям, семь раз от корки до корки. Мода на «Вертера» станет сродни лихорадке. Все денди европейских столиц обрядятся в цвета героя романа: синий фрак, желтый жилет, кремовые панталоны. Вскоре после появления романа Гёте пригласит к себе герцог Саксен-Веймарский Карл Август, приблизит, осыплет милостями прямо неслыханными – подарит роскошный особняк в городе, дачу поблизости, кучу полусинекурных должностей с немалыми доходами от каждой из них, сделает его, по существу, своей правой рукой в карликовом государстве. В Веймар к Гёте потянется нескончаемый поток паломников со всех концов Европы – чтобы только увидеть автора «Вертера». Среди них будут и наши – Карамзин, Батюшков, Жуковский, Федор Глинка. Иные, особо чувствительные, идеально отформованные «сентиментализмом» эпохи, будут даже падать в обморок, не в силах перенести чуда лицезрения того, кто сотворил им «Вертера», упование их сердца.
Как объяснить такой успех? Многие авторы, не только марксисты, но и такие, как Томас Манн, выводят его из особенностей эпохи, то есть мыслят сугубо исторически. Мол, «пробуждение весны» накануне французской революции, половодье чувств, захлестнувшее «естественного» человека, взбунтовавшегося, благодарение Руссо, против мещанской и формально клерикальной морали – плюс мода на «поэтическую скорбь», наплывавшая вместе с Оссианом на континент из Англии, подобно туману. Плюс проснувшееся достоинство маленького человека, не желавшего более сносить социальные обиды, – и хотя еще не вышедшего на баррикады, но уже в исключительных случаях предпочитавшего смерть унижению. Есть ведь в «Вертере» и такой мотив – когда герой сверх положенного приличия засиживается в патрицианском доме и пришедшие туда на званый ужин аристократы морщат нос, завидев плебея, – а тот бежит потом в поля и леса рыдать от обиды.
Все это из романа выводимо – и из всего этого роман выводим, но лишь в своей художественной, так сказать, периферии. Подобные интерпретаторы явно грешат против логики, не в силах объяснить, почему же с таким интересом читают роман и многие наши современники, совершенно равнодушные к обстоятельствам давно минувшей эпохи. Писательский Талант тому виной? А в чем же он состоит, как не в умении отыскивать непреходящее, вечное, прячущееся за случайными