из-под крышек огромных блюд сочился запах жареного мяса, приправленного сильфием – душистой пряной травой…
Сбросив доспехи, Филипп облегченно вздохнул. Он взял Потидею. Теперь этот город, всегда враждебный, не будет стоять на пути торговли Македонии с Афинами. Правда, Потидея была членом афинского союза и вряд ли действия Филиппа понравятся Афинам.
Но Пангейская область, которую он захватил вместе с Потидеей, и гора Пангея, набитая золотом, стоят того, чтобы выдержать неприятный разговор с афинскими демократами, которые ныне у власти.
Неприятный разговор… А для чего дано Филиппу красноречие, обаяние, умение льстить и покорять сердца?! Он скажет Афинам все, что они захотят услышать, он скажет все, что им будет приятно слышать, – он их друг, верный союзник, он им предан до конца жизни!.. Ему ведь не жалко слов!
А поэтому полней наливайте чаши – отпразднуем победу!
Весело за столом у царя – шум, говор, смех… В огромном царском шатре собрались его друзья: полководцы, военачальники, его этеры – телохранители, знатные македоняне, которые всегда плечом к плечу сражаются рядом с ним в кровавой сече.
Ближе всех к Филиппу сидит его полководец Птолемей, сын Лага, красивый человек с орлиным профилем – нос с легкой горбинкой, выпуклый подбородок, хищное и властное лицо.
Здесь и полководец Фердикка, неудержимый в бою, самозабвенный на пиру, один из ближайших советников царя. Рядом с ним Мелеагр, военачальник фаланги, – плечистый, неуклюжий за столом, но ловкий на поле битвы.
Здесь и полководец Аттал, один из самых знатных людей Македонии. Уже сильно захмелевший, с черными, как маслины, глазами, он лез ко всем с развязным разговором и то и дело напоминал о том, что вот они сидят и пируют, а полководец Парменион воюет сейчас в Иллирии. А ведь Парменион – его тесть! И он, его тесть, полководец Парменион, сейчас воюет, а они сидят здесь!
И где-то вдали, среди остальных, менее знатных этеров царя, сидел, не притрагиваясь к чаше, суровый Антипатр из рода Иоллы, самый близкий царю человек, властный и опытный полководец, не раз доказавший Филиппу свою непоколебимую верность и преданность. Один из первых в бою, он был последним на пиру – Антипатр не любил пьяного и грубого веселья.
Филипп нередко повторял, смеясь:
– Я могу пить сколько захочу – Антипа не напьется (так он ласково называл Антипатpa). Я могу спать крепко – Антипа не заснет!
И не раз видели, как Филипп украдкой бросал под стул игральные кости, когда появлялся Антипатр.
Царь сидел во главе стола – высокий, красивый, с большой чашей в руках, в которой светилось вино, лукавое, коварное, как сверкающий глаз бога Диониса, вырастившего лозу.
В самый разгар пира, речей и веселых возгласов в шатер вошел вестник. Он был измучен долгой скачкой, почернел от пыли. Но зубы его сверкали в улыбке.
– Победа, царь! Победа! – закричал он, подняв руку.
Все сразу умолкли.
– Откуда ты? – спросил Филипп.
– Из Олимпии, царь!
– Что?! – Филипп вскочил,