блаженных минут, пока неотложка несётся по улицам города.
– Гордей! – Кайса следовала за ним со старым скатанным трико в руках.
Он почти собрался, какого чёрта носить за ним дедовские кальсоны?
– Я беспокоюсь за тебя…
От звука её голоса железный прут провернулся в затылке снова, Гордей чуть не застонал. Жизнь – сбежавшее молоко, рвотные массы, липкий пот испуганных пациентов, пмс жены… Он не глядел на Кайсу, когда, не сдержавшись, произнёс:
– Конечно, работа, например, пластического хирурга оплачивается лучше. Но, согласись, несколько поздно…
– Нет, Гордей, не поздно, – в её голосе загорелось воодушевление, – мы можем уехать отсюда, давно пора уехать из этого бесперспективного города…
Он знал, почему Кайса всё время хотела уехать. Дело было вовсе не в бесперспективности. И даже не в его работе.
– Хватит! – это рявкнул не Гордей, а тот прут, что ворочался в затылке. – Заткнись! Уезжай, если хочешь! Прямо сейчас!
Он швырнул связку ключей. Она тяжело бухнулась на пол, не долетев до Кайсы.
От хлопка двери что-то в коридоре сорвалось и зазвенело вслед за ключами. Наверное, одна из тех весёленьких картинок в рамке, которые Кайса развесила в тёмной прихожей.
Гордей считал до ста, стараясь успокоиться. Он спустился на второй этаж, когда стало стыдно: «Это у Кайсы месячные или у меня?». А, может, просто начал действовать нурофен.
У выхода из подъезда запиликал мобильный. Если Кайса скажет, что была не права, затеяв этот разговор в самый разгар напряжённой смены, он, пожалуй, извинится.
Но звонил Мика, и голос его сразу очень не понравился Гордею. Уже начальное «Как сам?» звучало наигранно.
– Мика, – ухнул Гордей, – кокетничать будем после. Я на смене. Если что срочное, давай без предисловий.
И тогда Мика, тяжело вздохнув, выдал:
– Ночью видели свет в окнах «Лаки»…
Глава вторая. В брошенном баре загораются огни
Кайса бросила тёплое трико, которое Гордей так и не надел, на сорвавшуюся со стены картину. Это был ангел, безмятежно парящий над спящим городом. Акварель казалась такой светлой и нежной, Кайса повесила её в коридоре, чтобы хоть немного осветить вечный полумрак. Сейчас она не могла смотреть ангелу в глаза. Трико накрыли всё: и ангела, и связку ключей, и обиду.
Гордей психовал редко. Её вина: не почувствовала момент, опасный для серьёзного разговора. И даже когда локомотив под названием «гнев Гордея» после двух предупредительных гудков понёсся на неё, сорвав тормоза, продолжала глупо и безрассудно стоять на своём.
Потому что он говорил обидно. И тон голоса, и то, что стояло на самом деле за словами. Плохая жена Кайса. Превращающийся в курагу абрикос без косточки.
Муж прав. Чугунной «гордеевской» прямотой, но прав. От этого – невыносимо обидно.
Кайса прошла в комнату и включила телевизор. Гордей не прикасался к пульту, поэтому она была точно уверена, что сразу попадёт на сериальный канал. Тот, который смотрела