егал Роман три километра в одну сторону, три обратно. Из кустов за ним подсматривали любопытные глаза диких зверей – то ли бурундуков, то ли хищников, коим в лесу раздолье. Однажды Роман заметил, как на него смотрит рысь. Она пряталась в кустах, вглядываясь в странного человека, тратящего силы напрасно; если бы он гнал дичь или хотя бы обходил владения, помечая территорию, цель его была бы ясна, а бегать ради забавы, чтобы устать и вспотеть?.. странные они – эти люди.
Но что бы ни придумала рысь о бегущем по берегу, Роман точно знал, что перед сном нужно снять нервное напряжение. Ему было тридцать восемь, а сон уже оказывался подчиняться, хотя тело у него тренированное: мышцы сухие, жилистые, пружинистые; лёгкие не задыхались, даже если он ускорялся в один из подъёмов, совершив рывок метров двести пятьдесят.
Вернувшись с пробежки домой – а проживал Роман в одиноком доме на холме совсем рядом с Байкалом, – он принимал контрастный душ, обтирался насухо полотенцем, переодевался в чистое, словно к чему-то готовился, заваривал травы в чайнике и, устроившись перед окном в полстены, наблюдал через стекло, как мерно или взволнованно качаются волны на могучем озере, а на небе светит луна, если тучи не прячут её от глаз.
Выпив чаю, в этот раз захотелось перекусить. Роман нехотя отошёл от окна, открыл холодильник.
Вот «кола» в полутора литровой бутылке – это для сына; газированный напиток, безусловно, неполезный, но шестнадцатилетнему Глебу нравился… можно побаловать иногда парня, сын всё-таки. Вот итальянский сыр с плесенью, мелкими трещинами и голубыми прожилками – это для тёщи, Татьяны Николаевны; любит она сыр и итальянский знает, почти как родной. Для восемнадцатилетней дочери, которую звать Анюта, куплена упаковка пирожного с кремом и в шоколаде с глазурью, а ещё апельсинов килограмма три, чтобы сок надавить полный кувшин. Для жены Ольги – китайские груши: такие крупные, пузатые, жёлтые – они бывают невероятно сочными, сладкими и воздушными, как заоблачные мечты рядового китайца о скором величии Поднебесной.
У самого Непомнящего вкус был непритязательным. Он извлёк докторскую колбасу, достал из хлебницы ржаной каравай и соорудил бутерброд. Откусив краешек с поджарой корочкой, Роман медленно пережёвывал, затем задумался и снова вернулся к холодильнику. Открыв дверь, он подумал, увидев свет как подсказку из прошлого: «Зачем это всё здесь хранится?.. для чего я купил столько еды? У меня ведь и жены нет; нет детей, – и той весной тёща погибла в Иркутске».
Непомнящий присел на стул, сложил руки на коленях. У него и вправду давно нет семьи. Ровно год назад в таком же тёплом мае они все умерли, все исчезли из его жизни, а он продолжает не только думать о них и покупать продукты, но и встречаться с ними. Обычно это происходило после пробежки, холодного душа, чаепития и заката. Роман выходил из дома, разжигал костёр в беседке, присаживался на деревянную скамейку у стола, где могли уместиться ещё семеро, и ждал появления родных.
Переживания об ушедшей семье совершенно запутали Романа, но назвать его сумасшедшим не решился даже доктор лётного отряда; а от полётов всё-таки отстранил. Всё по закону.
Похлопав по карманам, Роман искал свой телефон, но телефон нашёлся сам, запиликав трелью под ногами.
«Это напоминание. Пора пить таблетки, – заглянул под лавку Непомнящий. – С ума можно сойти без этих таблеток»
Он вернулся в дом, проглотил вечернюю дозу, запив остывшим напитком из трав и снова отправился в беседку, прихватив с собой бутылочку воды.
Карие глаза заискрились. На вытянутом, худощавом лице, с острым прямым носом и волевым подбородком – играла улыбка: «И кто только придумал эти лекарства? – думал Роман. – Пей не пей зелье, а семья всё равно вернётся ко мне. Я опять увижу своих детей, родную жену и тёщу… куда без неё? Жаль обнять нельзя».
Непомнящий разжёг в камине огонь. Дрова занялись быстро. Щёлкали сучки, потрескивали сосновые ветки, пылали сухие иглы; в ночи засыпал великий Байкал. Волны мерно покачивались, переливаясь в темноте под светом большой луны, а Роман всматривался в даль озера, погружаясь в мир видений, где ему было уютно скрываться от реальности и ошибок.
Первый признак погружения – это боль между лопатками и вздрагивание подбородка, будто звучала команда невидимого командира: «равняйсь!». Голова дрожала, челюсть становилась ещё крепче, ещё массивнее – Роман «равнялся» не один раз и не два; его подбородок, словно в него втыкали острые провода под напряжением, выдавал нервные рывки, – и так раз десять пока не послышится хруст в шее… пока не появятся они.
– Успокойся, любимый, – первой заговорила его жена Ольга. – Мы здесь… посмотри на нас… успокойся, мой муж.
Непомнящий потянулся к бутылке, сделал глоток. Вода пахла тиной, словно он посетил Геленджик, попробовав минералочки, но не свежей, а трёхдневной протухлости, которую подала ему пожилая женщина на пляже, со словами: «Пей сынок на здоровье. Не думай о запахе. Это полезно».
На языке стало пакостно, стало горько. Роман знал, что нужно проглотить, иначе пользы не будет, а видение сбежит и спрячется где-то за валунами на берегу озера, – и потом ищи своих родных в темноте –