Просто злишься?
– Да, просто злюсь. Она должна лежать лицом к стенке и плакать, вспоминая, какой я великолепный и как ей плохо без меня! – хмыкаешь со смесью серьёзности и горькой самоиронии. – А она нашла другого и даёт теперь ему – ну, разве не чудесно?.. Пойдём, чего тут стоять.
Шагаю рядом с тобой; обогнув памятник, мы снова возвращаемся в одну из боковых аллей. Стараясь подавить гадливость и боль – резкую, злобную, как от удара в живот, – я отваживаюсь заметить:
– Ну, тогда ведь это… очень нехорошие чувства. Разрушительные. Извини, я не хочу читать нотации или лезть не в своё дело, но… Если она не дорога тебе, то в тебе страдает гордость, задетое самолюбие… Что угодно. Но точно не то, что надо в себе взращивать. Раз вы разошлись – у неё есть право жить так, как ей хочется.
Срываешь с куста одинокий жёлтый листок; смотрю, как его черенок танцует меж твоих длинных пальцев. Представляю, как превращаю его в кинжал и перерезаю Кристине горло. Надо будет перед этим собрать в пучок её красивые волосы – жаль пачкать их кровью.
Вздрагиваю, опомнившись. Какой только бред не полезет в голову.
Так нельзя.
– Знаю, Юль. Я и не думаю об этом. Ну, то есть, естественно, думаю, но… Не то чтобы сижу и страдаю. Было – и было. Ничего с ней возобновлять я действительно не намерен, и это… В общем, не начал бы об этом сейчас, если бы мы их не встретили. – (Бросаешь листок и наступаешь на него – с таким тяжким вздохом, что мне всё сложнее удержаться… От чего? Сама не знаю. От слёз? От бессмысленного гневного монолога? От того, чтобы поцеловать тебя?..). – Ладно. Не хочу про эту шмару. Так что там насчёт игры?
– Игры? – вымученно улыбаюсь. – А, ну да. «Два факта о себе».
– Точно. Надо нам отвлечься от всякой гадости… Итак, рассказываю про правила! – (Щёлкаешь пальцами, будто фокусник, готовящий зрителей к представлению). – Мы по очереди говорим по два факта о себе. Абсолютно любых. Ну, на уровне: «я люблю пирожки с капустой» или «когда мне было десять, я потерялся в торговом центре». Загвоздка в том, что один из них должен быть правдивым, а другой – нет. Никак иначе. И собеседник должен угадать, где какой. Потом мы меняемся. Понимаешь?
– Понимаю.
– Если что пойдёт не так, спрашивай! Я дообъясняю.
Говоришь с отеческим великодушием: объяснять тебе очень нравится, и ты делаешь это мастерски, умещая сложное содержание в предельно простые фразы. От повседневно-бытовых вопросов до физики и экономики – что угодно. Однажды объяснил мне простой способ перевода чисел из одной системы счисления в другую, – и мне стало жаль, что не ты вёл информатику в моей школе. Не то чтобы мне было трудно на уроках информатики – но ты словно показываешь гладкую, залитую солнцем тропинку там, где раньше приходилось продираться через лес.
Иду, не глядя на тебя и тщетно пытаясь собраться. Ты снова меняешься – порывисто, как осенний ветер. Я не умею так быстро и легко перестраиваться – даже чисто внешне: знаю наверняка, что сегодня ночью буду скулить в подушку от непристойных кошмаров о тебе и длинноволосой Кристине. Может, с участием Насти, твоей нынешней девушки. Или армянки Нарине с биологического. Или Лены,