конца. Никому, никогда. Ничего, кроме полупьяного бреда взахлёб – как вышло сегодня, когда я вдруг по-идиотски разревелась в плечо Егору.
Как рассказать, что я служу богу и мой бог оставил меня?
И с чего я взяла, что едва знакомый коллега-филолог, любитель антиутопий и японских мультиков, поймёт это, если не поняли моя собственная мать, Вера и двое врачей?.. Не представляю.
– Не только. Я его… помню. Знаешь, всё время. Всегда. Во всём и во всех. Это ещё больнее, чем просто любить.
– То, как ты плакала. Так не плачут из-за обычного воспоминания.
Ещё один псевдо-психолог?.. В последнее время их как-то много вокруг меня.
В последнее время – после того, как ты ушёл из моей жизни. Просто решил, что так будет лучше, – и ушёл. Выстроил матовую, непроницаемую стеклянную стену своими программистскими чарами, и я не сумела разбить её.
В последнее время – все эти месяцы, прожитые с дырой в груди. Её никто не видит, но она довольно большая, примерно с кулак. Чёрная. Сквозь неё свищет ветер. Она часто ноет. Я не хочу учиться в магистратуре, не хочу работать, не хочу даже писать. Особенно сильно не хочу есть: чувство сытости отвратительно.
В мой двадцать второй день рождения мне на двести лет больше. Я давно под землёй, вокруг холод – и червивые пласты давят, давят, давят на грудь.
Улыбаюсь, поправляя съехавшую с плеча сумку. Листва уныло шуршит под ногами. Мы с Егором второй час бродим вокруг общежития; я всё больше жалею, что Вера всё-таки уговорила меня отметить праздник, чтобы «немного отвлечься».
На что можно отвлечься в пустоте, когда всё важное уже утрачено? На что и – зачем?..
Я ещё не знаю, сколько страшного впереди. Не знаю, что пару месяцев спустя у меня отберут моего старого профессора, а вскоре после – дедушку. Отберут ещё безвозвратнее, чем ты отобрал себя. «Вам надо меньше стараться, Юля: Вы так перегорите», – годами увещевал мой профессор, но я не слушала. И угощал меня итальянскими винами. И читал куски «Евгения Онегина» наизусть.
Егор первым увидит меня после того, как я узнаю об аварии. На похоронах будет неловко держать меня за локоть, чтобы я не упала. Отвернётся, когда жена моего профессора – изуродованный переломами остов на инвалидной коляске – поцелует меня в лоб; из всех его учеников – почему-то одну меня.
В эту ночь такое вряд ли привиделось бы нам обоим и в кошмаре – как много чего ещё.
– Мы не вместе и не были вместе, – выдавливаю я. – Просто общались… несколько лет. И он решил прекратить общаться. Это всё.
– Ну, это фабула. Событийный костяк. А сюжет?
Качаю головой. Егору нравится походя поблестеть своими знаниями; это роднит его с тобой, как и многие другие мелкие чёрточки. Мелкие – потому что сущность у него не хищная, а оленья. Жертвенно-кроткая сущность того, кто в древних лесах убегал, а не догонял, – хотя он постоянно претендует на противоположное. На какую-то порочную брутальность. В отличие от тебя, безосновательно претендует; это создаёт флёр смешного несоответствия – будто семилетний мальчик примеряет папин пиджак.
Может,