посетить занятие?
На несколько ступеней выше замерла, скрестив руки на груди, непреклонная, как скала, профессоресса Эспозито. Высокая и грузная, в серой блузе, застёгнутой по горло, она действительно напоминала скалу. Гвидо впервые задумался об этом – и ему почему-то стало смешно.
Лука спрашивал об эссе по истории, а Грозная Эспозито, увы, вела именно мировую историю. И её же Гвидо (вот чертовщина) должен был сдать в качестве государственного экзамена. Совсем скоро, и вот это «совсем», по мере своего сокращения, вызывало всё большую панику. В целом ему нравилось: история пугала и увлекала одновременно. Одно время он, например, бешено интересовался прошлым Америки: искал фильмы и книги об индейцах, купил у букиниста биографию Томаса Джефферсона и втайне восхищался генералом Ли. Точно так же, недолговечными «припадками», ему нравились другие великие личности – Юлий Цезарь, Наполеон, само собой, Гарибальди… Но одно дело – представлять себе, какими они были людьми, чем жили и как сражались, и совсем другое – решать бесконечные нудные тесты, строчить шаблонные эссе.
Однако Гвидо решал и строчил, потому что знал: приличный балл на экзаменах и поступление в университет – его единственный шанс вырваться из Сорренто. Последняя возможность не провести всю жизнь, нахваливая ракушки туристам.
Вот только, к сожалению, в последнее время ни Реформация, ни бесконечные кампании Наполеона не укладывались у него в голове. В эссе, которое задали два дня назад, нужно было выразить своё мнение о Великой французской революции: можно назвать её исторической ошибкой или нет. Гвидо догадывался, какого ответа и каких аргументов ждёт Грозная Эспозито. Поддакивать ему не хотелось – но, чтобы не поддакивать, оставалось только изобретать что-то своё, а для этого требовалась уйма времени. Времени у Гвидо не было. Все эти два дня он без перерыва работал в магазине.
И эссе, соответственно, не написал. Вместо портрета Робеспьера и гильотины перед глазами у него мелькали кораллы, статуэтки и брелоки с магнитами. И лимоны – вездесущие лимоны. В такие моменты он искренне думал, что ненавидит Сорренто.
Но даже Луке, не то что родителям, нельзя было это сказать.
– Простите, профессоресса, – сказал Гвидо, состроив любезно-смиренное лицо. Репутация в лицее у него была получше, чем у Луки (по крайней мере в плане дисциплины – об успеваемости говорить не приходилось и не хотелось), поэтому и опыт «состраивания лица» сложился шире и разнообразнее. – Поезд опоздал. Забастовка.
Недовольство машинистов или работников железной дороги было самой универсальной причиной для объяснения опозданий и задержек. Circumvesuviana, грязная, шумная, полная туристов, продавцов сувениров (братья по несчастью…), искателей прибыли из Бангладеш и Нигерии, исправно возила Гвидо из Сорренто в Неаполь пять дней в неделю – так исправно, что он уставал. Зная наизусть дорогу длиной в час, трудно было любоваться пейзажами, особенно в утренней тесноте и вони чужого пота. Но раз или два в месяц, а иногда и три, неизбежно случались забастовки. Весьма удобно: даже без справки о болезни