что не верит в то, что здесь я живу. Я и сам-то, когда на все на это смотрю, думаю, не ошибся ли адресом…
Коля Здешиков торопился. «Черепаху в рай не берут», – говорил Коле папа. Вставай, Коленька, опоздаешь! Одевайся, Коленька! Торопись!
Всякий раз ему было совестно не успеть. Всякий раз наступала в нем паника, если он не мог найти ложечку для сапог. Время коротко, Коля Здешиков ненавидел шнурки. Ибо каждый стежок шнурка есть добавочная петля на отрезке времени. Даже ставил часы вперед – получить хоть сомнительную отсрочку. Ведь, в конце концов, в этом мире все относительно, все сомнительно в этом мире.
Он не шел, как вы, стараясь сохранить независимость, вдоль открывшего двери поезда по подземной платформе, но бросался в открытые двери как на амбразуру и в вагоне, толпой попутчиков сдавленный, чувствовал облегчение, что успел…
Но однажды, наискосок сокращая путь по Введенскому кладбищу, где являет жизнь несомненную альтернативу спешке, пробежав вдоль открытого колумбария, от Лефортовского надгробия до надгробия от надгробия за надгробием, Коля Здешиков неожиданно оборвал свой путь возле памятника человеку бессмертному, вроде Александра Сергеича, новогодними буднями увековеченного, – знаменитому повару Оливье. И предстала Коле череда лет, отмеченных этим салатом. «Странный праздник», – внезапно подумал он, холодея от страшной догадки. С тем пришло к нему понимание, к какой цели и зачем его торопили.
Таким образом, в некрополь Лефортовский, дабы сократить путь, вошел один человек, а вышел другой. Да и вышел-то не совсем. Совершенно иной человек стоял перед светофором на площади, благодарно глядя на красный. Постояв у красного, переждав еще один зеленый, он не ринулся вслед всем – развернулся, пошел обратно… Вот идут они толпами, обреченные, тротуарными тропами, обгоняют, отпихивают друг друга, тянут шеи, встают на цыпочки, чтоб увидеть, не брезжит ли там… надежда.
У могилы француза бессмертного сел наш Коля на лавочку. И затих.
Мимо плыли облачные громады неба столичного, обгоняли друг друга звери небесные: вдоль старинных стен, саркофагов и усыпальниц, над течением речки Синички, мимо Васнецова и Пришвина до Абдулова… Создавая немолчный гам, за высокими стенами мчались, гудели истошно, встав на светофоре, автомобили. Прыг-прыг, прыг-скок, проскакал мимо Коли воробушек, пролетел, кувыркаясь, осенний листик. Был он мертв, опалово-ал, а однако же торопился… Коля – сидел. Время шло. Но шло оно мимо.
Будь здоров!
Все бежишь, бежишь, продираешься, пробираешься, то скрываешься, то ругаешься, то один теребит тебя, то другой. Всем ты нужен, кажется, а оглянешься… одиноко так на земле.
Показалось сегодня, что чихнула она. Может, там сквозняк у ней в комнатке? Дверь же – то туда, то сюда. Людям разве ходить запретишь?
«Будьте здоровы, – говорю, – женщина!» А она: «Я вам не женщина. Вы к кому?»
Это я-то к кому?! «К себе», – говорю. Тьфу ты господи, что за кобра.