время, она снова заговорила:
– Хочешь сообщить ей, что вы тогда ошибались?
– Что я ошибался.
– Что ты и масса всех прочих ошибались?
– Она все это время верила в своего мужа, ни на секунду не сомневалась в его невиновности, а меня просто назвала собакой. Представь себе – самое сильное выражение, которое она себе позволила, несмотря на то, что именно я сломал ей жизнь, вернее, уничтожил то, что от этой жизни оставалось после того, как над ее дочерью зверски надругались, а потом задушили.
– Ты считаешь, ехать к ней – хорошая идея?
– Я долго над этим размышлял и полагаю, что да. Кроме всего прочего, это самое меньшее, что я могу для нее сделать, – ведь именно благодаря мне был осужден невинный человек.
– Но ведь он не был осужден.
– Нет, был – улики ясно свидетельствовали против него.
– Да, но до суда так и не дошло.
– Самоубийство не лучше. Какой кошмар он, должно быть, пережил!
– Я съезжу к ней с тобой. Вы условились о встрече?
– Да, мы должны быть в Хаслеве к четырем.
– Но учти, если что-то пойдет не так, я сейчас же увезу тебя, как бы ты там ни вопил и ни хныкал. Предупреждаю заранее. Можешь не сомневаться, если возникнет необходимость, я так и сделаю.
Симонсен лишь слегка пожал плечами и попросил:
– Сделаешь для меня еще кое-что? Я тут договорился встретиться сегодня вечером в Хойе Тострупе [7] с… с одной женщиной. Можешь позвонить и отменить нашу встречу? А я пока схожу ополосну лицо.
Графиня благосклонно кивнула. Нацарапав на листке номер телефона, комиссар протянул его Натали.
– Спасибо! Спускаемся через пять минут.
С этими словами он ушел; Графиня сняла трубку телефона. Она прекрасно знала, кому именно ей предстоит звонить. Склонность Конрада Симонсена время от времени обсуждать свои дела с некой пожилой ясновидящей из Хойе Тострупа была, пожалуй, одной из наименее охраняемых тайн их убойного отдела, хотя перед шефом все сотрудники неизменно делали вид, будто им ничего неизвестно. Что касается самой Графини, то хотя она и не имела никаких предубеждений по отношению к так называемым ясновидящим, однако ее немало испугала та форма, которую приняла телефонная беседа. Вцепись в Стина Хансена, Баронесса, и ни в коем случае его не отпускай. Прилипни к нему как репей и ни за что не дай себя стряхнуть. Это вопрос жизни и смерти. Во что бы то ни стало, Баронесса, во что бы то ни стало. Нет ничего важнее этого.
Без всяких дополнительных уточнений или пояснений – одно лишь настоятельное указание. Повторенное, как крик о помощи, дважды, трижды, пять раз – она не помнила, сколько точно, – сухим хрипловатым голосом, и продолжавшее звучать эхом даже после того, как Графиня, окончательно сбитая с толку, пообещала выполнить то, что от нее требуют. А это обращение – Баронесса! Какое-то неприятное, прямо-таки зловещее, что ли?! Она на некоторое время задумалась, с отсутствующим видом глядя куда-то вдаль, и наконец приняла решение. Во-первых, ничего не рассказывать Конраду Симонсену о состоявшемся разговоре – у него и без того