на пол. Почему-то больше всего хотелось, чтобы этого не заметил Егор. Полине, видимо, тоже, ведь, заметив мои манипуляции, она повторила их не менее аккуратно. А следом – и Богдан, и даже Алекс, до последнего отвлекавший Егора на себя (как он потом объяснил, действовал на благо дружбы и мира в семье, а вовсе не тупил, пока его не пнули).
Короче, минуты через полторы Егор с удивлением обнаружил, что сидит один-одинешенек с картами на руках. А Наташкин взгляд, только что такой добрый и ласковый, пытается проткнуть его насквозь.
– Значит, так! – грозно выдала она. – Мое желание такое: ты больше никогда! Слышишь? Никогда-никогда! Даже если небо будет падать на землю, а тебя вот-вот сожрет разъяренная выхухоль – ты не будешь называть меня «вонючкой»! Понял?!
– О не-эт! – патетично взвыл Егор. – Как ты можешь быть такой жестокой?!
– Ты меня понял?!! – сузила глаза девушка.
Парень тяжко вздохнул:
– Ну, раз это и есть твое желание – куда мне деваться? Карточный долг – долг чести. Больше ты не вонючка. С сегодняшнего дня нарекаю тебя скунсом.
Признаюсь: даже я не смогла удержаться. А ведь я Наташку отлично понимала: сама всегда страшно обижалась на клички. Но это было так смешно: его торжественный тон и булькающая от возмущения Игнатова, орущая:
– Я тебе сейчас нос сломаю!!! – и ее забавные попытки дотянуться до его горла.
– Кстати, нос она ему из этого положения сломала бы элементарно, – с видом знатока шепнула мне на ухо Полина. – Ничего. Я еще успею ее научить.
– Не смей! – так же тихо отрезала я. – Они поругаются, подерутся и помирятся. А нос у него будет кривым всегда.
– Да ладно! – возмутилась готесса. – Я же знахарка. Я его потом сама и вылечу!
– Тем более не смей, – уже спокойнее буркнула в ответ. – Знаю я тебя! С твоей любовью к носу с горбинкой. Сделаешь нам из Егора горячего южного парня. А он и так от них не сильно отличается, с его-то темпераментом… Слушай! – Я внимательно посмотрела на Полину. – А у меня идея! Может, его именно от этого и вылечить? Ну, чтобы верным был, вежливым…
Знахарка посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом и покачала головой:
– М-да, Ева, представление о доброте у тебя сильно особенное. Прямо вот слушаю и не могу понять: сочувствовать Алексу или радоваться за него. Ну, у чувака реально к пятидесяти будет прекрасная семья, офигенские дети, прибыльный бизнес, а твоими стараниями – отличный психиатр, замечательный психотерапевт, профессионально подобранные антидепрессанты, групповая терапия три дня в неделю и уверенность в том, что когда-нибудь все обязательно наладится. Если он вообще доживет до пятидесяти, госпожа Хайм[7].
Я фыркнула и показала ей язык. Вечно она меня Франкенштейном пытается обозвать. А я ведь не прошу изменить Егора полностью – так только, слегка подлатать. Сделать чуточку смелее, что ли. Может, тогда он прекратил бы уже свои детские «страсти» и выяснил все с Игнатовой раз и навсегда. А то вон кривляется, за косички дергает… как бы портфелем по голове не врезал, от избытка чувств…
Часа