скажем так и говорили: «Война, на следующей выходишь?». Слово это будто в воздухе висело, ну и довиселось…
Срок учебы был небольшой – год. Потому приходилось нажимать – тактика, огневая, инженерная подготовка, топография, с ней я уже малость знаком был, и так далее. Режим жесткий. В десять вечера отбой, в шесть утра подъем. Зарядка, завтрак и пошло-поехало: ползаешь по-пластунски, стреляешь, окапываешься, марши бегаешь с полной выкладкой. Учили нас без оружия захватывать вооруженного врага, ходить в разведку, брать «языка», укрываться от вражеского огня и пробираться сквозь него. Многому учили, многое и не пригодилось мне потом, а кое-что помогло жизнь сберечь. Был такой случай и не один, пожалуй.
Учили руководить отделением, взводом, ротой. Группу, где я был, готовили на командиров пулеметных взводов. Поначалу порядки были не очень строгие, комсорг наш мог даже в стенной газете курсового командира пропесочить, написать, что тот еще в работе не перестроился. Но скоро прочли нам приказ наркома обороны, уже Тимошенко им был, что занятия с нами должны проводиться в условиях, максимально приближенных к боевым.
Задача обеспечить подготовку командира культурного, – усмехнулся Спиридон Афанасьевич, – чтобы он в совершенстве владел теорией и практикой военного дела, имел командирскую волю и, само собой, был преданным Родине. А еще, чтобы был он высокодисциплинированным.
Значит, обсуждать или критиковать любое начальство не моги, пререкаться с ним тоже. В увольнительной можно было за неотдание чести старшему по званию на гауптвахту угодить. А там обычный режим, как говорили, еще ничего, а строгий на хлебе и воде. А, главное, при опоздании из увольнительной более чем на 20 минут могли под суд отдать и в дисциплинарный батальон отправить.
Я, как и в школе полковой, учился отлично и потому ходил в увольнения по воскресеньям, Москву посмотреть хотелось. Москвичи, что в моей группе были, даже посмеивались надо мной. Хотя вообще невесело им было, они в институты экзамены сдавали, а вместо студентов курсантами стали. Были и те, кто учился уже в институтах, и всех по воинской повинности к нам и в другие училища отправили, лейтенанты всех профессий нужнее оказались. А рядом колхозники, как я, что из армии прислали, кое-кто с пятью классами. Они на нас косились, мы на них, да скоро война всех уровняла. Ведь большинство из нас или в пограничных сражениях погибло, или в плен попало. Такая судьба…
Только тогда думалось, будто война еще за великими горами, а, может, и не будет ее совсем, хотя в кинотеатрах перед фильмом всегда военную хронику показывали – бомбежки, обстрелы, убитые, раненые. В газетах тоже о войне в каждом номере сводки с театров военных действий печатались, сообщения разные. Польшу Гитлер разом подмял, да что Польшу, по Франции, считай, без боев прокатился. Значит, силен, бродяга. В феврале в «Правде» его речь была напечатана на ихнем съезде фашистском в Германии, так он там сказал, что предстоит год борьбы, и он принесет с собой великие решения. Вот так-то.
Про